Спутников своих Крузенштерн предупредил, чтобы не надеялись на спокойное плавание. Прежде он рассчитывал обогнуть Америку в январе, но из-за продолжительной стоянки оказаться в яростных пятидесятых широтах теперь можно было не раньше марта. Кораблям, идущим с востока на запад, предстояло во весь путь бороться со встречными ветрами — особенно в эту пору.

Свинцовые тучи заволакивали горизонт. В густых туманах с юта был не виден бушприт. Шторма приходили один за другим — и окатывали палубу горами ледяных волн. Хмурый день длился лишь несколько часов, а после наступала ночь с нередкими заморозками… Картину довершали гигантские айсберги: столкновение с ними грозило кораблям верной гибелью. Неспроста моряки, благополучно преодолевшие мыс Горн, получали право носить в ухе золотую серьгу!

— Британцы говорят, у моряков два рая, — рассказывал в кают-компании Крузенштерн, когда «Надежда» ещё шла вдоль берегов Патагонии. — Если ты умер на земле, попадёшь в Лаббеленд. Но если ты погиб в море, тебя ждёт Фиддлерс Грин.

— Это что значит? — спросил Ратманов, и капитан пожал широкими плечами:

— Обманчивая зелень… Поляна скрипача… Поющие кущи… Да чёрт его разберёт, — признался он. — Фиддлерс Грин, и всё. Там полно красивых женщин, пиво наливают бесплатно, ирландским рагу можно наедаться до отвала, и на каждом дереве растут бутылки рома. Одно слово — рай…

— …только находится он в девяти милях от дома Сатаны, — подал голос Фёдор Иванович и под удивлёнными взглядами спутников пояснил: — Так было в книге одной написано. В настоящий рай моряков не пускают, но в ад отправлять после всего пережитого вроде бы тоже неправильно. Вот и болтаются до Страшного суда ни там, ни там.

— Не нравится мне ваше настроение, — проворчал Резанов. Он поднялся с места и зашаркал пампушами к выходу, но внезапно корабль так сильно качнуло с борта на борт, что камергер едва не рухнул.

Путешественники высыпали из кают-компании на палубу — и остолбенели. Вода кругом кипела на сотню сажен во все стороны: «Надежду» окружило целое стадо китов. Океанские исполины почти не уступали кораблю в размерах; бортовую качку вызвал один из них, пройдя под самым днищем. Среди волн мокрые бугристые спины двух десятков чудовищ сами были подобны волнам — они то поднимались из воды длинными чёрными валами, то скрывались в пучине. К завыванию ветра в снастях прибавилось тяжкое пыхтение: киты с шумом выбрасывали воздух из огромных лёгких через дыхала на макушках, столбами поднимая водяную пыль.

— Никак за своего приняли, — с натужной усмешкой предположил Ратманов, а кто-то из натуралистов добавил неуверенно:

— Кто увидел кита, тому скоро повезёт. Кит — счастливое животное.

— Угу, — согласился Фёдор Иванович, — лишь бы только хвостом нас не приложил с размаху… на счастье.

— Вашсиятьство, — позвал его матрос Пашка, — макака опять отвязалась. Прикажете поймать?

Памятуя своё счастливое спасение, Пашка норовил теперь услужить графу при любой возможности. За обезьянкой сперва ухаживали всей командой и с умилением наблюдали её потешные выходки. Но скоро интерес пропал, теперь о макаке заботился только Пашка. Зверька привязывали на верёвку то там, то сям — от соседства с обезьянкой в своей каюте Фёдор Иванович отказался на второй день. Однако сидеть на привязи макака не желала, от верёвки легко избавлялась и путешествовала по всему кораблю, нанося визиты куда заблагорассудится и причиняя повсюду немалое беспокойство. Случалось, обезьянку подвергали экзекуции, но толку это не приносило, а поскольку владельцем был граф Толстой — экзекуторы предпочитали себя сдерживать и лишь снова просили его приструнить проказницу, так что Фёдор Иванович уже не раз пожалел о своей покупке.

За компанию с макакой команде досаждали еноты. Любопытные зверьки прогрызли табачные ящики, нанеся ущерб корабельному хозяйству. Они с удовольствием копались в табаке, пожирали листья и растаскивали пахучую труху повсюду, куда только могли добраться. Осерчавшие натуралисты поговаривали о том, чтобы сделать из енотов чучела — или пустить их шкурки на шубы. Снегопады, начавшиеся близ мыса Горн, весьма способствовали мрачной затее, а пользы от носух всё равно никакой не было, и в забавности они безнадежно уступали шкодливой обезьянке.

Под серым небом среди серых волн серые дни тянулись за днями, и такой же беспросветно серой была жизнь на кораблях. Тоска и уныние овладевали участниками экспедиции. Даже Пашка приуныл и взамен весёлых песен сложил новую — жалостливую.

— Не тужи, не плачь, детинка, в рот попала кофеинка. Авось проглочу! — вслед за ним подхватила команда немудрёные слова, и как-то Фёдор Иванович увидал, что Пашка плачет, слушая товарищей своих. Смутившись под взглядом графа, матрос утёр набежавшую слезу и молвил печально:

— Понимаете ли, вашсиятьство, всю силу этого авось проглочу? Эх…

Иной раз порывы свежего ветра повреждали рангоут, от жестоких шквалов страдала даже обшивка; кораблям приходилось ложиться в дрейф, и матросы с немалыми усилиями производили починку, удлиняя время перехода. Ещё не раз довелось путешественникам увидеть множество китов. Гиганты подплывали настолько близко, что вахтенный офицер как-то на рассвете принял выбрасываемые ими водяные столбы за бурун от нежданных рифов и объявил тревогу.

Третьего марта, спустя четыре недели после выхода из Санта-Катарины, «Надежда» и «Нева» обошли, наконец, мыс Горн и оказались в Тихом океане. Температура в каютах держалась немногим выше точки замерзания воды. Единственным местом, где можно было просушить сырые постели, стал камбуз: печи там топили не переставая. Огромные волны задавали кораблям такую качку, что Резанов и другие, кому досаждала морская болезнь, сутками не выходили из кают. Если раньше воду, натекавшую в трюмы, откачивали дважды в неделю, то теперь приходилось делать это ежедневно. Солнце выглядывало через разрывы в низких облаках лишь по нескольку минут в день, и астроном не успевал определить, где находится экспедиция. Зато потрёпанные шлюпы часами скрывались друг от друга в густом тумане, вынуждая капитанов подавать сигналы пушечными выстрелами…

…и под конец марта в очередном шторме, который продолжался чуть не целую неделю, «Надежда» с «Невой» окончательно разошлись.

— Не беда, — успокаивал статских Крузенштерн, — есть на то старый британский порядок. С Лисянским у нас уговор: ежели случится такое, каждый сам по себе идёт к Вашингтоновым островам и дожидается встречи на Нуку-Гиве.

Теперь «Надежда» в одиночестве держала курс на север, оставляя Америку в сотнях миль по правому борту. С первых дней апреля океан становился всё спокойнее, и ветер заметно потеплел. Капитан распорядился осмотреть матросов — к всеобщей радости, цинги ни у кого не обнаружили. Доктор Эспенберг уверял даже, что дёсны у людей выглядят лучше, чем в Кронштадте. Пашкина песня зазвучала веселей, и над волнами Тихого океана понеслось русское раздольное:

— Не тужи, не плачь, детинка, в рот попала кофеинка… Авось проглочу!

На одиннадцатой неделе плавания Фёдор Иванович совершенно озверел от безделья, и спасло его улучшение погоды: Крузенштерн велел приступить к работам, которыми долгое время из-за штормов никто на корабле не занимался. Матросы спешно чинили старые паруса для употребления при пассатном ветре, чтобы хорошие сберечь для худой погоды в дальнейших широтах. Кузнец приготовлял обрезки железа, топоры и ножи для обмена с островитянами…