танцовщица могла заниматься до позднего вечера, не боясь никого потревожить. Дом и студия располагались на рю Шово, 68, в богатом квартале Парижа, мимо которого Айседора не раз проходила в те времена, когда снимала студию над типографией в Латинском квартале. Поль Пуаре осуществил отделку нового дома Айседоры. Она одевалась в греческие туники, которые шили для нее Пуаре и Форчуни. Ее окружение и одежда, одновременно шикарные и единственные в своем роде, свидетельствовали о том, что она, наконец, «упрочила свое положение». Творческий и финансовый успех, а также Зингер изменили ее образ жизни.

Он тоже вернулся в Париж. Разрыв между ним и Айседорой не был окончательным: из-за него она бросила музыканта Капеле. Незадолго до этого она и ее Лоэнгрин возобновили их прежние нежные, иногда раздражающие обоих, близкие отношения. Они виделись постоянно, и ему очень нравилось бывать на прекрасных вечерах в ее саду, где присутствовали представители артистических и великосветских кругов Парижа. Он был также полон планов постройки театра, который он хотел подарить Айседоре. Он уже купил участок земли под строительство на рю де Берри около Елисейских полей и пригласил архитектора Луи Сью26. Айседора хотела, чтобы театр стал и местоположением ее школы, и «местом встречи и прибежища для всех великих артистов мира»27, где такие актеры, как Муне-Сюлли и Дузе, могли бы выступить в греческой трагедии и других шедеврах драматургии, которые полностью раскрыли бы их гений. Гордон Крэг смог бы заниматься оформлением спектаклей и освещением. Августин выступал бы в главных ролях. Здесь могли бы в течение года проходить практику и будущие актеры.

К несчастью, между тремя основными создателями театра — Зингером, Сью и Крэгом — возникли разногласия. Каждый из них не хотел вмешательства других в его дела. Зингер раздражал Сью советами, где на плане здания театра расположить выходы и туалеты. Крэг и Сью настолько пытались обойтись друг без друга, что Зингер предложил разделить проект на отдельные части. Между ними была масса переписки, но мало результатов28. Крэг дал свое первоначальное согласие в письме к Зингеру от 30 июля 1912 года, но потом, прочитав несколько статей в газетах о будущем театре для мисс Дункан, послал Зингеру письмо из Лондона (на нем нет даты), из отеля «Морли» на Трафальгарской площади, в котором отказывался от участия в проекте.

«…Обдумывая ваше предложение, я прочитал несколько ваших высказываний в парижской и американской прессе, и боюсь, что понял вас правильно: театр предназначается для мисс Дункан…

Хотя строительство театра для мисс Дункан — большая честь для каждого, у меня есть твердое правило не работать для одного исполнителя, сколь бы талантлив он ни был, и это правило я не намерен нарушать.

В связи с этим дальнейшая работа становится для меня невозможна.

Очень сожалею, я надеялся, что все будет по-другому.

С наилучшими пожеланиями. Искренне ваш Гордон Крэг»29.Как заметил Стигмюллер, это был еще один отказ Крэга работать вместе с другими.

Зингера очень вдохновляли идеи Айседоры. Он сам был архитектором-любителем, тяготеющим к гигантским проектам. Его жизнь была похожа на постоянный поиск применения собственным силам, который позже вылился в перестройку им Палм-Бич в качестве покровителя архитектора Эдисона Майзенера30. Подобно своему отцу, он был снедаем амбициями, но у него не было финансовых проблем, которые на первых порах были могучим стимулом для его отца. Молодой Зингер не принимал активного участия в руководстве компанией «Швейные машинки «Зингер» и, хотя участвовал в нескольких предприятиях, зарабатывание денег не являлось самоцелью для этого мультимиллионера. Этим можно объяснить перепады его настроения от приливов энергии до глубокой депрессии31. Айседора, которой все время приходилось думать о деньгах для десятка нужных и важных вещей, оказывала на него тонизирующее действие: она показывала ему, как можно использовать его деньги, эстетический вкус и энергию на благие цели.

Но все ее качества не были очень близки ему по духу. Ее манеры были безыскусными и живыми — иногда, как он считал, слишком. Хотя Айседора и любила его, она, видимо, посчитала бы ханжеством по отношению к своей с таким трудом добытой свободе, если бы перестала спорить с ним, когда бывала не согласна, или флиртовать с другими мужчинами. Хотя она и была способна посвятить себя человеку, в которого была влюблена, собственнические притязания с его стороны тут же побуждали ее к проявлению своей независимости. Привыкший командовать Зингер не мог спокойно реагировать на это, что легко можно увидеть по эпизоду с музыкантом Андре Капеле.

Однажды вечером, когда Айседора и Зингер давали азиатский костюмированный бал в ее студии, в нем внезапно вспыхнула ревность. Он вошел в соседнюю пустующую комнату и увидел драматурга Анри Батая и Айседору, которые вели себя так, что можно было предположить, что между ними отношения более чем дружеские32. Зингер вышел из себя и публично порвал с Айседорой. Он покинул ее дом, но прежде объявил о своем отказе от строительства театра для Айседоры33. Видя, что гости крайне огорчены этой сценой, Айседора, как истинная хозяйка, попыталась обратить все в шутку, станцевав «Смерть Изольды». Но, безусловно, она была очень удручена. Батай, весьма огорченный происшедшим, написал Зингеру письмо с объяснениями, но безрезультатно. Встреча, которую организовала Айседора, чтобы помириться, закончилась ничем. Через два дня Зингер уехал из Франции в Египет34.

Рисунок танцевальной позы, сделанный Бурделем, 1909 (коллекция мадам Марио Менье — Кристины Далье

БОЛЬШОЕ ГОРЕ

1913–1914

Как обычно бывало с Айседорой, когда ее любовные отношения давали трещину, она полностью погружалась в ра-боту. В январе 1913 года она вместе с аккомпаниатором Хене Скином выехала на гастроли в Россию. Именно во время этого турне у нее начались галлюцинации, которые явились предвестниками ужасного события. Когда они ехали в отель, Айседора стала рассматривать сугробы по обочинам дороги, и внезапно они приняли весьма отчетливые очертания двух детских гробов, настолько очевидных для нее, что она в возбуждении указала на них Скину. Другое событие потрясло ее ночью в поезде. «Я явственно услышала «Похоронный марш» Шопена, звучавший в ночи, и у меня возникло видение, что оказало на меня столь сильное воздействие, что на следующий вечер я станцевала его так, как видела, без всякой репетиции!»1 — хотя не в ее правилах было танцевать импровизацию на публике2. (Этот танец, возникший в результате видения и исполнявшийся на музыку Шопена, она впоследствии включила в свой репертуар.) У нее появилось