Среди них и та, у которой грудь до пояса, я улыбнулся ей по-дружески и сказал с похвалой:

– Лерна, спасибо, что спустила нам лестницу!.. Там в залах осталось добро, можешь взять себе.

Она распахнула в изумлении глаза, остальные женщины в испуге смотрели то на нее, то на нас, а когда мы с Фицроем вышли в коридор, он спросил:

– Ты чего?.. Ей за такое знаешь, что будет?

– А зачем мне знать? – огрызнулся я. – Но распутство наказуемо!.. Если не останавливать сейчас всеми доступными способами, потом это распутство вообще разовьется в демократию!

Он пробормотал:

– Наверное… что-то ужасное?

– И не говори!

В главном зале Понсоменер и Рундельштотт все еще осматриваются насчет трофеев, старому чародею труднее всего: на руках принцесса, так и не решился опустить ее на пол задними лапками.

Я крикнул с ходу:

– Быстрее заканчиваем! Времени у нас с воробьиный нос.

– Все зачищено, – заверил Рундельштотт все еще слабым голосом. – Кроме нас и женщин в подвале – никого. Не трусь!

Принцесса подняла хорошенькую головку и посмотрела на меня с укором.

– Рано или поздно сюда приедут, – напомнил я. – А нам за это время нужно убраться как можно дальше. И быстрее. Не думаю, что с потерявшим силы стариком и нежной принцессой сможем двигаться день и ночь по прямой…

– Да заканчиваем, заканчиваем, – огрызнулся Рундельштотт. – Только я не вижу здесь потерявшего силы старика… Или ты о себе? Так ты пока еще на ногах, хотя устал, вижу, хилая теперь молодежь… Но зато капризная.

Понсоменер с мешком из скатерти на плечах направился к распахнутой двери, откуда уже заглядывает совсем близкое и страшное солнце, только вылезающее из-за края земли.

Рундельштотт передал принцессу на руки Фицрою, тот ухватил с восторгом и, опередив Понсоменера, первым успел на лестницу. Та сколочена добротно, удобная, явно не только для охраны, но и для высоких гостей.

Фицрой лихо сбежал, прижимая принцессу к груди, она широко распахнула чистые невинные глаза ребенка, Фицрой сказал ликующе:

– Как прекрасен этот мир… как прекра-а‑асен этот мир, ваше высочество!..

Она проговорила нежным тонким голоском:

– Да, глерд Фицрой…

Понсоменер сказал быстро:

– Сейчас приведу лошадей.

– И моего коня захвати, – напомнил я.

В трех шагах от нас из земли с шипением вырвался огонь и взметнулся на высоту в два человеческих роста. В багровом пламени появилось огромное суровое лицо человека с прищуренными глазами и стиснутыми в полоску губами.

Мы не шевелились, а он медленно разомкнул губы и заговорил тяжелым громыхающим голосом:

– Вы убили одного из нашего круга. Он сообщил, что вы пытались установить с ним дружеские отношения. Потому сейчас, когда он взял у вас некую магическую вещь, но обманул, мы не считаем, что вы виноваты. Он был одним из нас… однако он поступил нехорошо и поплатился.

Я сказал с облегчением:

– Вы восстанавливаете мою детскую веру в чистоту и благородство магов. А то, знаете ли, по одному подлецу начинаешь судить обо всех.

Он взглянул на меня строго.

– Это свойственно только молодым, потому часто делают неверные выводы. Взрослые люди осторожнее в выводах. Взрослейте быстрее, это убережет вас от многих…

Он поморщился, словно услышал чей-то настойчивый голос, требующий внимания, лицо отступило в огонь, а пламя моментально втянулось в землю.

Рундельштотт присел на корточки и пощупал землю, откуда к небу рвалось свирепое пламя, но, судя по его лицу, почва даже не нагрелась.

– Иллюзия, – сказал он с облегчением. – Хорошо, а то бывает…

– Даже не попрощался, – заметил я.

– У магов многое иначе, – ответил Рундельштотт.

– Со своими наверняка даже здороваются, – сказал я обвиняющим тоном. – А мы вроде как что-то настолько ниже рангом.

Раздался стук копыт, Понсоменер примчался на конях, за ним все остальные скачут послушно сами по себе, поводья заброшены им на седла, на Понсоменера смотрят, как на своего вожака.

Фицрой заботливо усадил принцессу на коня и, придерживая, торопливо поднялся в седло. Она тут же прислонилась спиной к его груди, а он, одной рукой ухватив повод, другой бережно придерживал ее, такую нежную и трепетную, на глазах истаивая от счастья.

– Уходим, – сказал я. – Все, уходим! Ничего не забыли? Уходим!

Вперед, обогнав меня, вырвался Понсоменер. Я не возражал, этот парняга лучше любого из нас чувствует, что нужно делать, лучше не мешать, настоящий руководитель знает, когда передавать инициативу коллективу, а я еще тот вожак, трушу, но делаю, раз слышал, как надо.

Наши с Рундельштоттом кони чаще всего оказываются рядом, Фицрой то и дело отстает, и дело не в добавочной нагрузке для коня, принцесса в самом деле легонькая, как перышко, а что Фицрой изо всех сил старается обходиться без тряски, это уже чересчур.

Фицрой, как услышал мои мысли, догнал нас, конь его пошел рядом с нашими, едем без тропы, спросил обеспокоенно:

– Как думаешь, выберутся или будут ждать королевских войск? Бежать из тюрьмы – это же признаться в мятеже?..

Я пожал плечами, а Рундельштотт сказал усталым голосом:

– Останутся. Хотя лучше бы, если бы разбежались и каждый, запершись в своем замке, поднял мятеж…

– Им всем есть, – сказал Фицрой в сомнении, – что терять. Так что хорошо лишь вольным птицам.

– Эй, вольная птица, – сказал я предостерегающе, – принцессу не вырони.

Он гордо ухмыльнулся.

– Завидовать нехорошо!

Принцесса приподняла голову от его груди, ласково и кротко улыбнулась ему и снова опустила на такое надежное место, под которым бьется настоящее мужское сердце, слегка толкая ее в щеку.

Рундельштотт бросил на нее беглый взгляд, лицо стало задумчиво встревоженным.

– Самое позднее, – сказал он, – ее высочество хватятся утром, если именно утром приедут к этому замку, что маловероятно. Скорее всего у нас где-то около недели, а то и больше…

Я сказал предостерегающе:

– Опыт показывает, что под кем-то лед трещит, а под нами ломится. Так что скорее всего как раз утром и хватятся. Не обязательно из столицы кто-то прибудет. Могут просто из села пригнать овец для нужд охраны, а если никто не выйдет принять, то встревожатся.

– Вот крику будет, – сказал Фицрой мечтательно. – Примчатся из города, всех начнут судить… Надеюсь, король казнит самых наглых…

Рундельштотт прервал:

– Тогда у нас не больше четырех часов. А меньше – да, может. Потому спускаемся с холма и берем направление на восток.