Впрочем, князь, последние дни погрузившись в хлопоты, по обыкновению своему оказался занят и принять визитера не смог, а тот, помыкавшись туда-сюда, махнул на все да и домой побрел. К женке да с детками – потетешкаться перед расставаньем долгим. И как человек своего времени переживал он по поводу столь длительной разлуки. А вот Алена – та спокойно отнеслась. Мол, дело мужей – семью свою оборонять да следить, чтобы дом – полная чаша. А походы? Отсутствия по нескольку месяцев, так то – будни того времени, особенно если не смерд ты. Да и походом-то это назвать ну с огромной натяжкой можно было. Знали ведь все, кому должно знать: княжича молодого премудростям ратным идут обучать. А потому и треволнений не было. Аленка с помощью затяжелевшей Матрены занималась с младенцами, да так, что до мужа, казалось, и заботы нет особенно. Но в печи стояли чугунки со свежесваренной кашей да кувшин с молоком топленым, на столе подготовлены были приборы, да в корзинке, накрытой льняным полотенцем, – тоже нововведение Булыцкого, – краюха свежего хлеба.

– Алена! – заглянув в кувшин, кликнул пенсионер супругу. – Почто картошку не варишь, а? Вон, порезанная есть; в ход пустить надобно бы! Не сохранится за зиму-то!

– А негоже потому как ягоду дьявольскую православным в пищу.

– Да какая же она дьявольская?! – опешил трудовик.

– А как же нет? – выскочив с бабьего кута, удивилась женщина. – Все живое, вон, от сызмальства да к старости тянется: зелено-молодо да румяно-взросло, а как состарилось, так и увяло. А бестия твоя – поперек!

– Чего поперек?

– А того, что, как мала была, так и румяна. А потом не стариться, но молодеть начала. Где видано, чтобы творения Божьи поперек закону?

– Позеленела, что ли?

– Позеленела.

– Тьфу, ты! – взбеленился Николай Сергеевич. – Наказывал же: на свету не держать ее! Почто достали?!

– Так и смердеть начала.

– А сейчас где?

– В подклет назад убрали, с глаз чтобы долой.

– У, пропасть, – выругавшись, преподаватель отправился в подклет проверить, что произошло. Едва нырнув в подсобку, он почувствовал характерный острый запах гнили вперемешку с еще каким-то кисловатым душком. – Вот, зараза! – замотав физиономию попавшейся под руку тряпкой, трудовик, чуть пообвыкшись к темноте, начал разбираться в происшедшем.

Картофель действительно гнить начал. Щедро чем-то политые сверху, клубни обросли мохнатыми бугорками плесени и, выделяя собственные жидкости, начали, скукожившись, едко смердеть. Подняв голову, преподаватель живо обнаружил причину бед: пузатая ендова, в которой хранил Николай Сергеевич хмельной мед на случай визита гостей. И хоть и была она закрыта, да, видать, кто-то повадился из дворовых лакомиться угощением. Вот только высоко лохань та сидела, не всякому и дотянуться сподручно. Видать, утку не раз опрокинул лиходей этот, поливая содержимое нижнего ящика.

– Матвейка! – сразу же сообразил Николай Сергеевич, вспомнив разбитного паренька с вечно блестящими глазами. – У, чертенок! Погоди у меня! Ухи пообрываю! И тебе, и Ждану! – зарычал трудовик, поднимаясь на ноги с намерением тут же воплотить в жизнь задумку. Впрочем, вспомнив слова Слободана, остепенившись, задумался: а чего он, собственно говоря, взъелся?

На Ждана злиться – грех. То – душа святая. Доверчивая. Его только ленивый не надует. А на Матвейку какая обида? Сам же на свадьбе позволил тому хмельного меду, пусть бы и от гостя. Вот и подсадил мальца на сладенькое. Теперь не ухи обрывать надобно, а думать, как отучать, пока малой пьяницей не стал. Хотя, может, и не он… проверить надо бы!

Решив так, он двинул на грядки, где, по разумению его, все еще должны были находиться парни.

Интуиция не подвела. Ждан в сопровождении юнца ковырялся, окучивая картошку. Ждан, как обычно, сосредоточенный и собранный, Матвейка – зашедшийся румянцем, с горящими глазками, да рассыпающийся в пошловатых прибаутках.

– А ну, – схватив пацана за шею, рявкнул пожилой человек, – дохни!

– Ой, Никола, пусти! Христом-Богом молю, прости! – заверещал тот, почувствовав неладное.

– Чего всполошился-то, а?! – оскалился в ответ трудовик. – Чай ни слова тебе еще не сказал, а ты прощения уже просишь! Не рановато ли?!

– Ой, больно! Ой, пусти! – пронзительно верещал малой.

– Дыхни, велено кому! – рявкнул преподаватель, и до смерти перепуганный юнец выдохнул в лицо трудовику.

– Мед пил, верно? – оскалился тот, почувствовав кисловатый запах браги. – А чтобы не приметили, воды подливал?! Так?!

– Так, Никола, – разревелся в ответ тот. – Прости, бес попутал! Сладок медок твой! Не смог пересилить соблазну дьявольского!

– Ух, я тебя! – замахнувшись, пришелец собрался отвесить тому приличную затрещину, но, глядя на сжавшегося в комок малого, смягчился. – А ну, пойдем!!! – вспомнив спартанские методы борьбы с пьянством, преподаватель за шкирку поволок за собой шкодника. – Доставай ендову!!! – как в сени зашли, рыкнул Николай Сергеевич.

– Мож, не надо, Никола?! – снова захныкал тот, однако пенсионер был непреклонен.

Шмыгая носом и размазывая слезы, тот, под осуждающими взглядами собравшихся домочадцев, выволок на свет емкость.

– Открывай! Чего глядишь?! – Малец, не смея перечить, откинул крышку. По клети расползся сладковато-гаденький запах подпорченной браги.

– Медок, говоришь, хорош? – оскалился Булыцкий. – Ну так – пей, – указал он на утку.

– Прости, Никола, бес попутал! – уткнувшись в пол, словно заклинание, продолжал бубнить паренек.

– Пей, кому велено! – рыкнул в ответ учитель, и малец, схватив утку и черпанув в нее хмельного напитка, принялся судорожными глотками опустошать ее, расплескивая и щедро поливая рубаху. Осушив плошку, парень поспешил отбросить ее в сторону. – Подними! – велел преподаватель, и Матвейка послушно взял в руки посудину. – Еще пей!

– Никола, помилуй… – попытался отнекиваться тот, но снова безуспешно. Зачерпнув еще, пацан принялся, отфыркиваясь, заглатывать напиток.

– Еще пей, – когда и с этой порцией было покончено, приказал экзекутор. Малец безропотно повторил процедуру. – Вкусен медок-то, а? – когда Матвейка, даваясь, прикончил шестой черпак, поинтересовался Николай Сергеевич.

– Н-нет, – подняв осоловевшие глазки, икнул в ответ малец.

– Еще, – холодно поглядев на провинившегося, приказал учитель.

Матвейка механически, как зомби, зачерпнул бражки и, давясь и все больше на себя проливая, осушил и эту чашу.

– На улицу вытащите да водой холодной облейте, – видя, что юнец напился впьян, приказал хозяин дома. – Да рядом кто-нибудь будьте, чтобы ненароком не захлебнулся в блевотине своей, – провожая взглядом ставшего ватным пацана, уводимого под руки, наказал мужчина. – Мед – долой из дому и пиво с ним, – продолжал отдавать распоряжения пожилой человек. – Чтобы отныне ни капли хмельного! И картошку – в яму. Пропала.