— А что не нравится?

Чикомасов вздохнул.

— Я, Джон, обыкновенный районный поп. Без ложного смирения это говорю, потому что это правда. Но если мое мнение хотите знать… Не вижу я у вас церкви вовсе. Вот я по телевизору смотрел, как протестанты своих прихожан крестят. Арендовали в Серпухове бассейн и давай в нем людей купать! Люди-то хоть в простынях, в рубашках каких-то белых, а батюшка и вовсе в черном костюме с галстуком в воду полез. Это уж, милый вы мой, не крещение получается, а День Нептуна… Шутовство какое-то! А таинство евхаристии отрицать? А посты?

— После которых православные напиваются и объедаются без меры.

— Бывает. Грех, — снова завздыхал Чикомасов.

— «Двое или трое, собравшиеся во Имя Мое, есть Церковь», завещал Христос, — напомнил Половинкин.

— Истинно! Но собравшиеся во имя Христа не на месте стоят, а что-то делают. И дело это — спасение души! Только как спастись? Христос указал нам путь, но не расписал в точности, как идти. Где делать привалы, ночевки, кого брать с собой в спутники, кому из встречных доверять, а кого сторониться… В этом выразилось Его великое доверие к людям!

— Вот — сами видите!

— Но не зря оставил Он нам апостолов, основавших Апостольскую церковь. В этом была Его забота о человеке и страх за него.

— Как вы, русские, обожаете слово «страх»!

— А как иначе? Только Христос мог так любить и доверять. А нам, простым смертным, без страха Божьего нельзя! Перегрыземся все! Если люди сами в любви и доверии жить не могут, значит, кто-то должен взять на себя ответственность за них. А что вы предлагаете? Спасайся, кто может и как заблагорассудится? И это — церковь? Нет, Джон, это студенческий капустник. Весело, хорошо, но и только.

— Вы грубо понимаете протестантизм.

— Наверное. И допускаю, что для своей почвы он хорош. Но в России выходит одна, извините, нелепость. Собирает какой-нибудь проповедник на стадионе сто тысяч человек и говорит: поверьте в Христа, и будет вам хорошо! А на изнанке-то что? А вот что: поверьте в Христа, как я в Него поверил, и будет вам хорошо, как мне! В это время девицы соблазнительные буклетики раздают, из которых видно, как хорошо этому проповеднику. Домик у него на английской лужайке, семья счастливая, многодетная, солнышко светит… Но позавидовав, задумаешься: что-то в тебе не то, голубчик! Не так жили святые отцы, да еще до последнего вздоха великими грешниками себя считали. Вот батюшка Иоанн Кронштадтский… Он силой веры своей мертвых к жизни возвращал и все же просил народ за него, грешного, помолиться. Вот где любовь и доверие истинные!

— Неужели вы верите в буквальное воскрешение из мертвых?

— Как не верить, если сами апостолы нам примеры оставили!

— Но история о воскрешении Лазаря — это притча.

— Тогда все Евангелие — притча! И муки Христа, и Крест, и уксус вместо воды. Нет, милый! Меня такая аллегорическая вера не устраивает! Я в этом эгоист. Я в настоящее воскресение верю. И жажду.

— И для этого вы перешли в православие?

— Намек понял, — ответил Петр Иванович. — Из комсомола перешел, вы хотели сказать? И знаете, вы правы! Именно из личного эгоизма я и стал попом. И еще потому, что однажды ужасно испугался. Это было в семьдесят седьмом году. Хотите послушать?

— Охотно.

— Да, именно семьдесят седьмой год был, шестидесятилетие революции. Я узнал, что моя мать (она работала партийным секретарем на фабрике) меня при рождении тайно крестила. Про это мне наш священник Меркурий Афанасьевич Беневоленский рассказал. Царство ему небесное, неиссякаемой душевной теплоты был человек! Попросил я у него святцы, посмотрел и ахнул! Она мне и имя по святцам дала! Кинулся я к матушке. Та — в слезы. Прости, говорит, меня, Петруша, дуру старую. Я сама в Бога не верю, а тебя крестила на всякий случай. Задумался я и понял: вот настоящая мать! В Бога не верит, но сыночка под Его опеку пристроила. Тут рассуждение чисто материнское: вот помру я, кто о Петруше позаботится?

Петр Иванович задумался.

— Первым спасенным стал разбойник, распятый рядом с Иисусом. Куда разбойнику деваться со своего креста, который еще и позорным считался в Риме? Или в прах, или в Царство Небесное, да и то надежда слабая. И Господь пожалел его, потому что Сам в это время страдал, Сам душевно ослабел и даже молил Отца Своего пронести сию чашу мимо. Пожалел, хотя знал, что из одного только эгоизма человек к Нему обратился, ради крохотной надежды на спасение. Но ведь не только простил, в рай с Собой взял!

Петр Иванович прослезился. Они съехали с шоссе и неторопливо катили по проселкам, в которых Петр Иванович совсем заплутал.

— Направо, — неожиданно подсказал Джон.

— Направо? Вы знаете дорогу?

— Нет, конечно, — смутился Джон. — Просто дорога налево ведет в тупик. Видите тот разрушенный сарай, от которого ужасно воняет?

— Это коровник, — сказал священник.

— Кто же держит скотов в таком скотском состоянии? — пошутил Половинкин. — Это нечеловечно!

— Понимаю, каламбур, — ответил Чикомасов. — Недалеко от Москвы, и такое свинство! Серафима пыталась выпросить этот коровник себе в аренду, но в колхозе ей отказали. Нет, говорят, на это инструкций.

— Серафима?

— Директор детского дома имени Александра Матросова.

— А кто этот Матросов?

— Воспитанник детского дома под Ульяновском, где родился Ленин. Погиб во время войны. Закрыл своей грудью дзот, из которого бил пулемет.

— Русский камикадзе? — Половинкин неприятно ухмыльнулся.

— Почему камикадзе? — удивился Чикомасов. — Матросов — народный герой. Его любовь к родине… ну и тому подобное.

— Вот именно, «тому подобное», — не унимался Джон. — Прекрасный намек бедным детишкам, которых бросили родители. Никому вы не нужны, кроме своей родины. Самое лучшее, что вы можете сделать, это отдать за нее свою никому не нужную жизнь.

— Постойте! — заволновался Петр Иванович, посмотрев на Джона с тревогой. — Откуда вы знаете, что это интернат для брошенных детей? Я не говорил вам об этом.

— Это несложно понять, — невозмутимо ответил Джон. — Я сделал этот логический вывод из ваших слов о Матросове.

— Странная у вас получается логика, — недоумевающе проворчал поп.

— Вы не закончили рассказ, — напомнил Половинкин, чтобы как-то выйти из неловкого положения. — Каким образом вы стали священником?

— Комсомолил, значит, я в Малютове, — бодро начал Чикомасов, — ревностно комсомолил. Но не подличал! Городок наш тихий, как все старые русские городки, коих великое множество. Они-то, Джон, и есть Россия, а не то, что вы в Москве видели. Комсомолил я, пока не стал у нас прокурором Дмитрий Леонидович Палисадов. Или, как мы его про себя называли, «майор Дима».