Караван пошел дальше. К вечеру желтые воины раздали еду: сухие лепешки, вяленое мясо и рисовые шарики, сладкие на вкус. Воду передавали в кожаных тюках. Позже купцы разъехались и прямо на ходу залезли на спины верблюдов, где устроились спать. Только воины и погонщики остались бодрствовать, зажгли факелы и при свете их продолжали движение. Мой отец и его меднолицый спутник тоже остались в караване. Учкту вошла в шаг. Под это мерное качание я то и дело задремывала, хотя твердила себе: не спи в седле, воин, не спи. Санталай зевал, предлагал отстать, выспаться и нагнать позже, но я отказывалась.

Мы преодолели перевал, когда ночная звезда этого месяца спустилась к западу. Первая, прозрачная, холодная заря зевнула в выси. В тумане, в тяжелой дымке предстала пред нами долина, и мы стали спускаться.

Мы все же отстали с братом и достигли ярмарочной поляны к вечеру. Днем там шел дождь, трава хлюпала под ногами коня как болото, но тучи уже разогнало. Поляна дымилась кострами. Пахло сыростью, но ветер дул теплый. Мокрые верблюды ревели на привязи.

Я нашла отца в большом шатре. Там было много желтых купцов, а на гостевом месте сидел меднокожий. Войдя и приветствовав очаг, я села рядом, и отец представил его.

– Го, – сказал он, и я с удивлением посмотрела на человека с таким коротким именем. Что-то вроде усмешки скользнуло по его плоскому лицу, и от этого он стал мне приятен, точно старый знакомый.

– Мое имя больше, чем вместит твой рот, дева, – сказал он на нашем языке, и я не смогла сдержать удивления: он говорил очень хорошо, хотя и слышно было, что губы его привычны к иным словам. – Удивление освещает твое лицо. Твой муж задарит тебя, лишь бы видеть тебя такой каждый день.

Я поняла, что не со зла, а по незнанию говорит гость такие замысловатые похвалы.

– Перед тобой дева-воин, – сказал отец мягко. – Такой же мужчина, как другие мои сыновья. Ей иные радости уготовил Бело-Синий, о браке она не помышляет.

Смущение не отразилось на лице Го. Обратившись ко мне, он произнес так же спокойно:

– Пусть мои слова жухлой листвой опадут с тебя, воин. Забудь их. Только слышать мне доводилось, но никогда не видали мои глаза деву, ставшую воином.

– Нынче видишь, гляди, гость. Но откуда же тебе знаком наш язык, если людей наших не знаешь?

– Ученый Го каждый год приезжает с караваном, – сказал отец. – Все языки всех людей мира ему известны. Он обошел с купцами все земли и у нас бывал не раз. Мы с ним давно знаем друг друга.

Я с еще большим удивлением разглядывала мудрого гостя, а он склонил голову и сказал:

– Добрый владыка делает много чести моей плешивой голове. Я не знаю многих языков, ибо не счесть их в осязаемом мире, а про миры тончайшие и не говорю. Мне известны лишь речи людей, с кем сводила Шелковая дорога.

– Шелковая дорога, – повторила я, – как красиво звучит! Но пути не всегда бывают, как шелк, нежные и гладкие.

– Дороги всегда нежны с теми, кто их любит, – сказал гость. – И как шелк из кокона, все дороги являются из мысли. Какова мысль, нет ли в ней дурного – таков будет весь путь, как нить шелка. То же можно сказать и про всю жизнь, дева-воин.

Небывалое чувство радости и удивления от странной, непривычной витиеватой речи гостя снизошло на меня. Позже, когда стали мы с Го друзьями, я привыкла к его искусству говорить. Однако всякий раз от его речей меня наполняла радость, и я не знаю, что больше влекло меня к нему – мудрость, что хранилась в его лысой голове, или мед, что дарил его язык.

– Прости, гость, – сказала я. – Отец и братья давно тебя знают, я же была неразумным ребенком до этого года. Расскажи о себе. О своих землях и о великом твоем кочевье по чужим местам.

– Гость устал, Ал-Аштара, – сказал отец, – а твой вопрос для долгой беседы.

– Владыка, любопытство юной девы – редкая драгоценность, – остановил его Го. – Не зарывай золото, которым владеешь. Я обязательно отвечу тебе, царевна, но позже, другим, кто присутствует здесь, неинтересен может быть столь долгий рассказ.

Я согласилась.

После трапезы одни купцы удалились, другие остались спать в шатре гостями отца. Го подошел к одному из них, поговорил на своем языке, после чего приблизился ко мне и сказал:

– Юная дева, если сердце твое все еще жаждет долгой беседы больше, чем тело – мягкого сна, будет ли мне дозволено предложить тебе пойти в шатер моего господина? Там никто не помешает нашему разговору. В добрых моих намерениях можешь не сомневаться: я уже уяснил себе, что передо мною не только дочь моего друга, но и воин.

Я тут же согласилась и поднялась с места. Го еще колебался.

– Не будешь ли ты спрашивать разрешения у отца? Или не попросишь кого из братьев следовать за тобой?

– Гость, если ты понял, что перед тобой воин, отчего ждешь, что я поведу себя как девица? Разрешения отца мне не требуется, а пояс воина не только защита моей чести, но и знак, что я могу постоять за себя.

Го покачал головой, и легкое удивление скользнуло по его лицу.

– Я понимаю так, – сказал он, – что для начала должен подробно расспросить тебя о ваших нравах и о тебе самой, чтоб не просить извинений за каждое слово. Пойдем же. Шатер моего господина недалеко.

Мы вышли наружу, и он повел меня в темноте, окликая дремавших у шатров воинов и, казалось, по их голосам определяя наш путь. Го был пониже меня, но двигался стремительно, чуть наклонившись вперед, как будто видел дорогу не глазами, а носом. Наконец мы дошли, и он откинул полог.

Шатер был мал, пятерым было бы тесно. Огонь не горел в центре, а все освещалось маленькими светильниками, они стояли и висели по всему шатру. Странный, непривычный, чуть сладковатый запах окутывал все. В центре на коленях сидела девушка – слабая, небольшая, она разбирала гребнем длинные волосы. Испуганно, точно суслик, встрепенулась, как мы вошли, и стала судорожным движением поднимать спадающие с белых плеч одежды. Го быстро заговорил с ней, ее голос трепетал, когда она ему отвечала. Я же любовалась ею: у нее была белая кожа, раскосые влажные темные глаза отражали огни ламп, а черные волосы тяжело спадали по спине. Халат сполз с одного плеча, и смутный свет освещал белую ключицу, тонкую шею и небольшую грудь. Вдруг она подскочила белкой, подпоясываясь на бегу, и выбежала из шатра. Тогда Го, недовольно ворча, откинул полог и стал из всех углов выдергивать и топтать небольшие палочки, которые курились и наполняли воздух дымом с этим особым запахом.

– Это жена купца? Отчего ты ее выгнал? – спросила я.

– Жена? Жен не берут в дальние странствия, дева. Тебе не следовало бы встречать здесь… эту. Я вновь должен просить у тебя прощения.

– Я не вижу за тобой вины, гость.

Но он не отвечал, суетился, расставляя новые палочки со свежим легким ароматом и добавляя еще ламп. После крикнул что-то в темноту, а получив ответ, закрыл полог и пригласил меня сесть на подушку.