Мечтая об этом, я понимал, что все это — дурь, фантазии неосуществимые. Конечно, можно было бы попытаться выкрасть ее и заточить где-нибудь, посадив на цепь (руки и ноги можно было бы оставить), но сделать так, чтобы она полюбила меня, невозможно. Мне хотелось видеть ее, наслаждаться каждый день ее присутствием, да, но еще хотелось, чтобы и она этого хотела. Вот в чем была вся петрушка. Я-то ей совсем не нужен, совсем-совсем. Не полюбит ни сейчас, ни через год. Никогда не захочет видеть меня, целовать меня и засыпать со мной в одной постели. Поэтому-то я и решил их убить. Обоих.

Топор я вытащил из сумки и положил на карниз. Павел, потенциальный мертвец, торчал в своей ванне, весь в хлопьях пены, и блаженно, как кот, жмурился. Я смотрел на него неодобрительно, на соперника, на оборотня этого, торгующего памперсами и женскими прокладками, и неожиданно мне почудилось, будто это я сам сижу в ванне, весь в пене, и рядом со мной — она, сокровище мое, улыбается мне ласково, — стенки ванны будто бы раздвигаются, пробивают кафель и исчезают за горизонтом. А мы с ней будто бы оказались на одиноком острове посреди океана, и весь этот остров будто совсем безлюдный и лишь пальмы на каждом шагу торчат, на которых резвятся обезьянки породы бонобо. Я и любимая женщина. Кругом — ни души, ни одного подонка. Настоящая идиллия. Голубое небо и синяя гладь безбрежного океана. В чистой воде видны водоросли и яркие экзотические рыбки. Рай для влюбленных сердец. Светит солнце. Я поднимаю к нему лицо и зажмуриваюсь. Когда открываю глаза, видение исчезает, и я опять вижу шикарную ванную комнату и голубоглазого бизнесмена, украшенного хлопьями пены.

Черт его знает, то ли я заснул ненадолго, то ли просто мне это померещилось, но было невероятно здорово видеть голубое небо, гладь океана и свою ласточку рядом с собой. Размышлять, что это было, не было времени, потому что в этот момент в ванную вошла она. Да, она, собственной персоной. Живая, хотя на небольшом деревенском кладбище имеется настоящий памятник с ее именем. Плевать ей на него. Наверное, она совсем забыла про этот памятник, забыла про меня и про весь белый свет. Ни черта для нее сейчас не существовало, кроме этого типа в ванне, на которого она смотрела ласково, нежно, преданно, с обожанием… О, черт побери, как она на него смотрела! Так, по замыслу Шекспира, должна смотреть Джульетта на своего Ромео. Словами не передать, что это был за взгляд. Всю свою никчемную жизнь отдал бы без раздумий за то, чтобы она один-единственный раз так посмотрела на меня.

А сама она была — просто прелесть. Тоже в белоснежном халате, который, сняв, не бросила небрежно, как ее друг, на пол, а аккуратненько повесила на дверь. Уж она не неряха, как некоторые, это точно. И чистоплотная, как кошечка.

Стоит, значит, совсем голая и, улыбаясь, смотрит на него. Он поманил ее, и она заулыбалась еще ласковее. Чудо, а не улыбка! Милая до невозможности. Он снова поманил ее. Она, вытащив заколки, распустила волосы и уверенно шагнула к нему в ванну, прямо в пену, прямо в его объятия…

Я, скривившись от злости, отвернулся, потому что они стали целоваться и дурачиться, а мне не хотелось все это видеть. Однажды уже смотрел по видику, как они занимались любовью на тахте, достаточно с меня этого. Над головой сверкали звезды. Наверное, им было так же одиноко и тоскливо, как мне. Нужно было действовать, и я подумал, что момент благоприятный. Сейчас встану на карниз, одним ударом топора разобью стекло, ввалюсь с осколками в ванную и сделаю то, ради чего и явился. Огрублю им все конечности, а под конец — головы. Свалю все это в ванну и тут же, выбрав один из восемнадцати способов Роберта Дезертиро, совершу суицид.

Я приготовил топор, мысленно попросил у своей возлюбленной прощения за то, что отнимаю у нее жизнь, встал на карниз и… вдруг увидел, что дверь, на которой висит ее халатик, открылась еще раз и в ванную вошел карапуз, мальчик лет двух или того меньше. Я прямо обалдел, когда его увидел. Топор из рук чуть не выронил.

5

Широко расставляя ноги (наверное, только что научился ходить. Совсем недавно, может быть), малыш вошел и остановился, глядя на людей в ванне. Лицо сперва у него было очень серьезное, но потом он весело разулыбался. Пистолет игрушечный был у него в руке, у вояки этого.

Я понял, что мальчик — сын голубоглазого бизнесмена и моей ласточки, карапуз, о котором я ничего не знал. И тетя почему-то ничего не сказала. А он был ничего, светлый такой и волосы растрепанные. Без штанов и в распашонке. Копия мальчика с картины Николая Ярошенко. Правда, в руках вместо хлеба игрушечный пистолет, и еще родинка на левой щеке, прямо как у нее.

Потом этот карапуз подошел к ванне, запустил в воду руку с пистолетом и ну бултыхать. Хлопья белой пены и брызги полетели в разные стороны, от которых его мама и папа, смеясь, стали уворачиваться, а ему только этого и надо. Тоже стал смеяться, так и заливается, и распашонку свою всю намочил. Озорник, слов нет.

Смотрел я на них и плакал от умиления. О своем намерении и не вспоминал. Убить их? Оставить этого хорошенького карапуза сиротой несчастной? Уж лучше я убью себя и отправлюсь на тот чертов свет, чтобы стать Покровителем мертвых и несчастных малышей.

Кап-кап… Падали на землю слезы. Плакал я и остановиться никак не мог. Потом слез с лестницы и отправился в милицию. Сдаваться пошел, значит.

6

В тюрьме, куда меня привезли, я — местная знаменитость. Приходил даже корреспондент из «Столицы „С“» — брать интервью у Роберта Расчленителя, но я послал его куда подальше. Нет у меня никакого желания разговаривать с разными придурками.

В камере Учреждения 3/1 (так называется наш следственный изолятор) кроме меня еще три человека. Один из них сидит по подозрению в совершении убийства, остальные — за какие-то махинации с ценными бумагами. В общем, злодеи, конечно, слов нет, но вполне приличные люди, у меня с ними нормальные, дружеские отношения. Тот, что подозревается в убийстве, целыми днями ничего не делает, только сидит в углу возле крысиной норы и мечтает поймать крысу, чтобы, значит, приручить. Одну он поймал, еще когда меня здесь не было, но приручаться она, правда, не пожелала — укусила его и убежала. Теперь он другую ловит, на руках у него самодельные перчатки — предохраняется от крысиных укусов.

Остальные мошенники целыми днями тоже ни черта не делают, лишь разговаривают друг с другом, обсуждая свое незавидное положение и думая, как им выбраться из дерьма, в которое их угораздило вляпаться. В банке, что ли, они работали, не знаю, не спрашивал. Когда они не обсуждают свои проблемы, а крысолов не торчит, как сыч, в углу, мы садимся за стол и играем в нарды или «мандавошку». Хоть это нас как-то веселит. Игровое поле выцарапано прямо на столе, а фишки и «зарики» вылеплены из хлеба.

Еще хочу сказать вот что. На полосатом матрасе, который мне выдали, раньше спал маньяк Андрей Юркин… Честное слово, не вру! Авторучкой на нем написано: «А. Ю.» — Андрей Юркин. — Все сходится. И еще нарисовано восемь маленьких сердец, пронзенных стрелами. Сами догадайтесь, что это означает. Я-то сразу смекнул, но каждому рассказывать — неохота. Я и с сокамерниками-то мало разговариваю, больше молчу. Все думаю о разной ерунде. Черт бы меня побрал, мыслителя.