— Да, — сказал я. — Камбалу.

Ребятишки деликатно засмеялись, продолжая смотреть на Элю восхищенными глазами.

— Нет здесь камбалы, — сказал мальчик с удочкой, а большеголовый, игнорируя меня, сообщил Эле:

— Врет он. Боится, что без него большую рыбу поймают.

— Врать нехорошо, — сказала Эля и, к разочарованию мальчишек, в особенности большеголового, быстро оделась. Я тоже оделся, но на меня никто не обратил внимания. Большеголовый так и крутился возле Эли, рассказывал ей какие-то байки. Было ясно, он от нее без ума.

Когда мы уходили, большеголовый, погрустневший, закричал:

— Приходите еще купаться! Здесь вода всегда теплая!

Вот чертенок, подумал я, смеясь. Вода была дьявольски холодная, наверное, на дне били ключи, а этот большеголовый явно был потомком Пушкина. Такой же бабник, шельмец.

— Приедем обязательно, — пообещала ему Эля. Ей и самой было смешно.

4

Потом мы стояли на знаменитом горбатом мостике, перекинутом через пруд, и разглядывали головастиков и мальков в цветущей воде, а после этого вернулись в Пикшень. Тети все еще не было, и мы зашли к соседям. Открыла Катя, в очках для подводного плавания, и я сперва не мог сообразить, для чего она нацепила эти очки. Потом выяснилось, что она резала лук на кухне. Войдя в дом, мы с Элей сразу поняли, что, очевидно, точно так же выглядел Ноев ковчег во время своего бессмертного путешествия: каждой твари по паре. Я уже говорил, что у них была пропасть животных — попугайчики, ежи, собаки, свинки морские, большеглазые экзотические лемуры, что ли, и еще черт знает кто. Весь этот зоопарк все время напоминал мне комедию «Эйс Вентура», потому что там животные тоже занимали весь дом.

— Проходите, проходите, — сказала Катя. Она всегда была очень гостеприимная. — Сейчас я закончу на кухне и напою вас чаем. Сергей еще с работы не пришел, так что я совсем одна.

— Заметно, — сказал я, а Эля улыбнулась.

— Давненько тебя не было видно, Роберт, — сказала Катя. Она знала, что я — дезертирская морда и три года хоронился у своей тети. Наверное, все село знает об этом.

— Пока дома живу, — сказал я. — Пусть тетя немного, думаю, отдохнет. Надоел ей, поди, как собака, — на самом деле вы знаете, почему я ушел от тети, но не станешь же говорить об этом всем подряд. — Мы на минутку, Кать. Тети нет дома, и я хотел спросить, не знаешь, где она? Мы сейчас уйдем.

— Где она, я не знаю, но без чая вас не отпущу. Как зовут твою девушку?

— Эля, — сказал я.

— Катя, — сказала Катя. У нее был огромный живот, и была она очень молоденькая, наверное, Элина ровесница.

Мы прошли в комнату. В одном кресле спал огромный дог по кличке Граф, другое облюбовали морские свинки, ежи бегали туда-сюда по голому полу, громко стуча своими когтями. На плече у хозяйки дома лениво развалился экзотический большеглазый лемур, что ли, (огромные глаза у бедолаги были в слезах, и я подумал, что Кате нужно было и ему нацепить очки для подводного плавания, чтобы не плакал от лука, значит), а на голове сидел попугайчик. Еще один порхал из комнаты в комнату, как ошалевший, и, наверное, тоже выбирал место, куда бы ему приземлиться. Долго не раздумывая, он сел Эле на голову.

— Ой! — сказала Эля.

— Не бойся, не бойся, — успокоила ее Катя, а потом, когда она ушла на кухню дорезать свой лук, Эля шепнула мне:

— Как бы не обкакал меня.

— Ничего страшного, — ответил я. — Это тебе не птеродактиль или как там его, ящер летающий, у которого какашки размером с твой катафалк. Шлеп — и тебя не видно. А здесь вон какая крохотуля.

Попугайчик клювом и лапками перебирал Эле волосы. Наверное, решал, накакать ему на них или нет. Присесть в комнате было некуда. Оба кресла, как уже сказал, были заняты, а во весь диван развалилась подруга Графа — Альма. Как и Катя, она была в положении, ждала малыша. Неловко было спихивать будущую маму на пол, вдобавок рядом с ней спал второй экзотический лемур, что ли, и мы так и стояли посреди комнаты с ободранными голыми стенами. Пол тоже был голый и ободранный. Наверное, это был единственный дом на все село, где не имелось ни одного ковра. Зато живности — пропасть. Не хватало лишь парочки обезьянок породы бонобо.

Потом Катя позвала нас на кухню, и там наконец мы уселись на табуретки. Стали пить чай. Катя сняла очки, а глаза у лемура, что ли, все еще слезились.

— Наплакался, дурашечка, — ласково сказала ему Катя.

— Нужно было ему тоже очки нацепить, — сказал я.

— Не догадалась вот, — смеясь, ответила Катя.

— Когда станешь мамой? — спросил я, хотя и так знал, что рожать Кате в октябре.

— Скоро. В начале октября.

— С ума не сойдете с маленьким ребеночком в этом зверинце?

— Не сойдем. Сергей будет помогать.

Я пил чай и, честно говоря, завидовал Кате и Сергею. Счастливые. Любят друг друга, ждут ребеночка, а вся эта живность любит их и будет любить их ребеночка. Сергей — хороший, с Катей всегда очень ласков, и каждому понятно, что им хорошо вместе. Завидовал, да. Такая я сволочь.

Катя подносила чашку к губам, а глаза мечтательно смотрели сквозь стену. Наверное, представляла, как будет скоро стоять у детской кроватки и убаюкивать своего малыша. Сергей будет стоять с другой стороны кроватки и, одновременно покачивая ее, они будут смотреть друг на друга влюбленными глазами. Тихая семейная идиллия. Наверное, это и есть настоящее счастье. Дай-то несуществующий Бог, чтобы они никогда не разлюбили друг друга и умерли в глубокой старости в один день.

Потом я попросил Катю показать Эле могилу котеночка, и она повела нас в самый конец огорода, где у забора лежал небольшой надгробный камень без надписи. Здесь похоронен их маленький персидский котеночек. На камне лежал букет из ромашек и васильков.

Я подумал, что со временем, когда перемрут все их питомцы, здесь будет целое кладбище. Кладбище домашних животных (прямо по Стивену Кингу, черт бы меня побрал!). Еще я подумал о Гноме. Этого подонка мне совсем не было жаль. Сумка с огромным топором валялась в катафалке. Наверное, там было для него самое подходящее место.

5

На этот раз тетя была дома. Так и опешила, увидев своего племянничка.

— Ты чего здесь делаешь, Роберт?

— В гости пришел. Нельзя?

— Конечно же, можно, но не следует разгуливать по улицам в твоем положении.

— А что следует делать в моем положении? Сидеть, как крыса, в подполе? Ну да, я и забыл, что я — дезертирская морда, а еще — псих. Если мне нужно вылезти из подпола, то только для того, чтобы сходить в дурацкую церковь, хлобыстнуть кагорчику и причаститься, или же — отправиться на прием к психиатру.

— Неразумно разгуливать по улицам, Роберт, — уже мягче сказала тетя. — Очень неразумно.