Архиепископ Сансский дал согласие предоставить Абеляру слово, не слишком вникая в эту несколько неожиданную просьбу парижского магистра, но известил обо всем Бернара Клервоского. Тот, казалось, сначала был несколько смущен, приведен в замешательство, ибо сей шаг Абеляра как бы упредил его собственные действия: он хотел известить обо всем папу римского и получить его суждение о данном «деле». «Мизансцена», созданная для проведения сего поединка в сфере теологии, не могла понравиться Бернару Клервоскому: он опасался публично «сойтись лицом к лицу» со столь прославленным «спорщиком», каким прослыл Абеляр. Свои сомнения Бернар довольно ясно изложил в письме Иннокентию II:

«По его просьбе [Абеляра] написал мне архиепископ Сансский и обозначил день, в который мы могли бы встретиться, дабы Абеляр смог бы защитить некоторые положения своего учения и некоторые главы из его сочинений, каковые я счел преступными и каковые я поставил ему в вину. Сначала я хотел было уклониться от спора с Абеляром хотя бы потому, что он — завзятый спорщик чуть ли не с детства, подобно тому, как Голиаф с детства был воином, в то время как я — сущее дитя по сравнению с ним, а также и потому, что я считал, что неуместно и неприлично, чтобы защита основ веры, имеющей основание столь непоколебимое, была представлена слабым аргументам человека. Я говорил, что его сочинения вполне достаточно для его осуждения, что сей процесс меня не касается, а скорее касается епископов, чья миссия состоит в том, чтобы судить о вопросах вероучения. Но Абеляр упорствовал в своей просьбе, он созвал своих друзей, он писал письма против меня своим ученикам, он распространил повсюду весть о том, что будет отвечать на мои обвинения в назначенный день. Все это сначала мало привлекало мое внимание, но в конце концов я принужден был уступить, подчиняясь советам моих друзей, которые объяснили мне, что если я не появлюсь в Сансе, то тем самым оскорблю истинно верующих и даже введу их во искушение, а мой противник будет иметь только лишний повод для бахвальства».

Это означало, что Бернар Клервоский, преодолев свои опасения, так сказать, вступил в игру, предложенную соперником. Но надо было слишком мало знать Бернара, чтобы предполагать, будто он бросится в бой без подготовки. Прервав свою прежнюю переписку, он пишет письмо, адресованное епископам и прелатам, настоятельно приглашает их прибыть в Санс и выказать там себя истинными приверженцами Церкви и решительными врагами ереси: «Повсюду распространилось известие, которое должно было достичь и вашего слуха: дело в том, что нас призывают в Санс на восьмой день Пятидесятницы и что нам навязывают участие в споре в защиту веры, хотя не подобало бы служителю Божьему оспаривать чье-либо мнение, а подобало бы проявлять терпение во всем. Если бы дело касалось меня лично, то, возможно, ваш слуга мог бы не без причины тешить себя надеждой, что он находится под покровительством Вашего Святейшества; но так как дело это ваше и даже более, чем ваше, то я вам смело советую и настоятельно прошу, чтобы вы в нужде выказали себя друзьями… Не удивляйтесь, что мы приглашаем вас столь внезапно и столь быстро, ибо противник наш со свойственной ему хитростью и ловкостью устроил все так, чтобы застать нас врасплох и заставить сражаться безоружными».

Абеляр хотел выступить перед многолюдным торжественным собранием, и собрание будет представительным, гораздо более многочисленным, чем он предполагал, ибо Бернар лично призвал всех епископов Франции в Санс, и повсюду клирики и миряне, монахи и прелаты собирались в дорогу, чтобы прибыть в старый центр архиепископства, где по приказу архиепископа уже лет десять как был заложен фундамент нового здания — прежний собор стал слишком маленьким. В Сансе, как и в Сен-Дени, начнет утверждаться новое направление в искусстве: союз архитектуры и логики создает своеобразный живой каркас (стрельчатую арку), предназначенный поддерживать всю конструкцию вкупе с дополнительными опорами в виде контрфорсов; короче говоря, начинает заявлять о себе искусство готики, а вместе с ним наступает расцвет продуманной, разумной архитектуры.

Абеляр, похоже, не проявил никакого интереса к развитию архитектуры своего времени. В его письмах мы не найдем ни малейших следов, никаких замечаний, свидетельствующих о внимании к данному предмету. Однако он, вероятно, не последним явился в Санс, он, должно быть, смешался с этой толпой, собравшейся присутствовать при обряде почитания реликвии. Видя, как в город устремляется разношерстная толпа всадников и пеших паломников, толпа, в которой высокородные сеньоры движутся бок о бок с простолюдинами, он, несомненно, не без самодовольства улыбался, размышляя над тем, что никогда прежде никакой философ не смог бы и мечтать заполучить такую аудиторию.

И действительно, то была весьма представительная аудитория. В тот день, 2 июня 1140 года, вокруг архиепископа Сансского Генриха собрались его основные епископы-суффраганты. Первым среди них был Готфрид Невский, епископ Шартрский, бывший ученик Абеляра, оставшийся его верным другом и в радостях, и в бедах; он некогда уже поддерживал Абеляра на Суассонском соборе, как только мог. Быть может, письмо Гийома из Сен-Тьерри глубоко потрясло его и привело в замешательство, как потрясло оно Бернара Клервоского, но можно все же предположить, что он еще продолжал доверять своему бывшему учителю; рядом с ним находился епископ Гуго Оксерский — близкий друг Бернара Клервоского. Присутствовали три других епископа из этой провинции: Элиас Орлеанский, Аттон Труаский, Манассес из Мо. Архиепископ Реймсский Самсон прибыл в сопровождении своих суффрагантов Альвизия Аррасского, Готфрида Шалонского и Росцелина Суассонского. Кстати, занимательная история, сочиненная, вероятно, уже после определенных событий, повествует о том, что среди прочих прибыл в Санс и будущий епископ Пуатье Гильберт Порретанский, которому Абеляр, проходя мимо, якобы прошептал на ухо знаменитую фразу: «Берегись: как бы не загорелся твой дом, когда горит дом соседа!» И действительно, Абеляр проявил прозорливость: семь лет спустя подверглись осуждению положения его учения. Но вернемся в Санс… Присутствовал там и молодой король. Быть может, рядом с ним был и граф Тибо Шампанский, с которым вскоре у короля под влиянием королевы Алиеноры возникнет конфликт; разумеется, был рядом с королем (о том свидетельствуют документы) и граф Гийом Неверский, человек очень благочестивый, которому было суждено закончить свои дни в одеянии монаха-картезианца. Но всеобщее внимание привлекли не эти высокопоставленные особы, а фигуры Бернара Клервоского и Пьера Абеляра. Как указано в некоторых текстах, Абеляр был в Сансе не один, а в окружении своих верных сторонников: несомненно, с ним был Арнольд Брешианский, Джачинто Бобоне, дьякон (будущий папа Целестин III), один из самых ярых защитников философа, доказавший это на протяжении нескольких последующих дней.

Все воскресенье было посвящено религиозным церемониям: народу продемонстрировали священные реликвии, состоялись торжественное богослужение и многочисленные процессии, которые в то время были для христиан символами шествия к Богу в земной жизни. Но уже вечером Бернар Клервоский собрал прелатов на закрытое заседание. По его призыву они принялись скрупулезно изучать отдельные положения и даже фразы, извлеченные из трудов Абеляра Гийомом из Сен-Тьерри, рассматривать их с разных точек зрения и обсуждать, насколько они соответствуют нормам истинной веры. В результате к концу заседания список еретических положений увеличился, так как особая комиссия перечислила 19 подлежащих осуждению положений или глав.[28] Прежде чем разойтись, прелаты приняли решение: Абеляру на следующий день предложить дать объяснения публично и либо защищать, либо признать ошибочность своих утверждений, и опровергнуть их. Публичная трибуна превратилась в трибунал.