Вот так они и питались, обитатели этого замка. Суровая пища для суровых людей, простецкое вино для настоящих бойцов. Я всего лишь поддерживаю традицию.

Собственно, этим я и занимаюсь все время — и я, и девушка. Мы поддерживаем давние обычаи убирать властей предержащих, чтобы власть можно было разделить, упрочить, упорядочить. А потом, когда следующий стоящий у власти себя запятнает, перераспределить ее снова.

Без таких, как девушка, и без моих технических навыков общество начало бы загнивать. Все перемены происходили бы через политические нюансы и выборные бюллетени. А это никуда не годится. Избирателя, политика, систему можно склонить ко злу. А пулю — нет. Она верна своему призванию, своей цели, она не допускает ложных толкований. Пуля твердо и однозначно высказывает свое мнение, выборный бюллетень всего лишь нашептывает банальности или склоняет к компромиссу.

Я и она — податели перемен, львы на равнинах времени.

Я не приканчиваю свою снедь. Делаю лишь несколько глотков, а остатки разбрасываю по земле — хлеб вместе с сыром. Смачиваю иссохшую землю вином.

Опустевшую бутылку швыряю в каменную россыпь. В солнечном свете она рассыпается каскадом брызг. Звон бьющегося стекла едва слышен в перегретом воздухе.

Итак, вот оно, мое благословение, мое жертвоприношение в храме смерти.

Достаю перочинный нож и режу яблоко на четвертинки. Очень кислое. После резковатого вина кажется, что кислота выжигает зубную эмаль. Бросаю четвертованный огрызок в кусты. Кто знает, может быть, через много лет на замковую землю падет урожай яблок.

К хлебу и сыру уже протянулась цепочка муравьев. Их крошечные лапки трудятся над лакомством. Вот она, армия призраков. В каждом насекомом живет дух здешнего воина. Они уносят крошки в свои закрома — так же здешние бойцы уносили боевые трофеи в каверны в камне.

Я нахожу место, с которого мне видна вся долина — на противоположной ее стороне горная гряда вздымается навстречу полуденным облакам. Угол падения солнечных лучей делается острее, в горячем мареве деревушки кажутся бесплотными. Через долину тянется нить. Это поезд. Спустя несколько минут он трогается от какой-то безымянной станции, и я слышу гудок, предупреждающий о его приближении.

Лес, растущий ниже границы снегов, постепенно темнеет. Деревья меняют окраску с ленивой дневной зелени на более темный, вдумчивый тон, точно ночь дана им для того, чтобы обсуждать друг с другом серьезные вещи: они похожи на стариков, которые собираются в сумерки в деревенских барах, чтобы повспоминать и посожалеть.

На дорогах оживление. Солнце уже слишком низко, чтобы отражаться от лобовых стекол, но на основных магистралях такое же плотное движение, как на муравьиной тропе, протянувшейся к моему приношению из хлеба и сыра. Дорога, ведущая к деревне, скрытой под утесом, полностью запружена. Задержку вызвал мотоплуг, подвигающийся в неспешном сельском темпе. Его обгоняет телега, запряженная лошадью. Вижу клубы вонючего дыма, вылетающие из его выхлопной трубы в тихий вечерний воздух. Солнце озаряет скалистые склоны самых высоких гор. На вид они старые и седые, и тем не менее это юные горы, все еще растущие, все еще поигрывающие мускулами, как озорные подростки, — чтобы лишний раз напомнить людям, живущим в этих горах, о человеческой хрупкости и недолговечности.

В кустах за моей спиной раздается какой-то шум. Звук тихий, похожий на негромкий смех. Я тут же настораживаюсь. Именно в такие моменты, когда заказ уже почти выполнен и заказчик готов к следующей, последней встрече, усиливается опасность двойной игры и предательства. У моих клиентов нет при себе ни рекомендательных писем, ни послужных списков, ни паспортов, ни удостоверений личности. Всегда есть риск, что они окажутся не теми, за кого себя выдают. В моем мире очень многое зависит от доверия, основанного на чутье.

И потом, есть еще и выходец из тени.

Я крадучись подбираюсь к рюкзаку и достаю из наружного кармана свой «Вальтер П-5». Это штатное оружие полиции в Нидерландах. Большим пальцем взвожу курок и, пригнувшись, двигаюсь в сторону разрушенного здания, посреди которого растет каштан. Ветви усыпаны шипастыми сферами. Урожай каштанов нынче будет богатый.

Я уже близок к концу земного пути. Если их тут окажется сотня — а то, что это будет целая бригада карабинеров, а не два-три человека, куда более вероятно, таков уж итальянский стиль работы, — я обязательно заберу некоторых из них с собой в странствие через Стикс. Но если их всего несколько и это не итальянцы, а англичане, американцы, голландцы или русские, тогда у меня еще есть шанс: их обучают в школах, по методике их спецслужб. Я прошел обучение на улицах. Ну а если это выходец из тени, тогда сценарий, опять же, будет иным.

Не могу поверить, что он отыскал меня здесь. На выезде из города, в долине, на горных дорогах за мной не было хвоста. Дороги здесь извиваются, как змеи, и на каждом вираже я смотрел вниз, туда, откуда приехал. Там не было ничего — никакого синего «пежо», даже никакого мотоплуга.

Звуков, производимых людьми, не слышно. Я сейчас слышу все, что звучит. Громкое, многоголосое бормотание сверчков, шорох ящериц, будто бы усиленный стереонаушниками. Я могу точно указать источник каждого звука. Самый громкий — это мой пульс.

Я медленно продвигаюсь вперед. Передо мной стена с зазубренным краем. Я проверяю ее на предмет шатких камней, веток, которые могут треснуть под ногой, птиц, которые могут выдать мое присутствие.

И тут я снова слышу приглушенные голоса. Говорят по-итальянски. Слов я не понимаю, но распознаю интонации. Ответа нет. Явно был отдан приказ.

Если я доберусь до туннеля, я буду в безопасности, пока не появятся собаки. Смотрю на солнце. Если они не захватили собак сразу — так, на всякий случай, — до тех пор уже стемнеет и я смогу ускользнуть.

Проем в стене. За ним — завеса ветвей каштана. Решаю рискнуть, глянуть одним глазком, и ползу вперед на коленях, медленно, как не до конца раскаявшийся грешник. Ничего не вижу. Никакого движения. Никаких оливковых бронежилетов, темной формы или блестящих фуражек. И вот мне удается приблизить лицо к проему, откуда лучше видно внутреннюю часть здания и ствол каштана.

Земля возле дерева заросла травкой. Можно подумать, на ней паслись овцы и кто-то ее поливал, такая она короткая и сочная. Такой оазис среди мертвой каменной пустыни.

Опять звучит голос. Похоже, он доносится прямо из-под проема. Просовывать голову между камнями было бы верхом глупости. Вместо этого я привстаю и, проверив, что ни слева, ни справа никого нет, заглядываю вниз.

Двое любовников на траве. Она лежит на зеленом ковре из травы и листьев, юбка задрана на талию, ноги разведены. Так близко, что мне видны мягкое скругление ее живота и мохнатый черный треугольник. Он стоит в метре от нее и снимает брюки. Бросает их на землю рядом с ее сорочкой и трусиками. Стягивает трусы, спускает вниз, подбрасывает рывком стопы и ловит. Девушка смотрит и тихо смеется. Он опускается на нее, она обхватывает его руками за пояс, отводит кверху рубашку, тянет его вниз. Его белые ягодицы кажутся еще белее рядом с загорелыми ногами и поясницей. Он начинает покачиваться из стороны в сторону.