Тень задумался.

— Шакель!

— Да?

— Вы верите, что у человека есть душа? — На самом деле он собирался задать совсем другой вопрос и сам себе удивился, когда услышал, что сорвалось с языка. Он хотел выразиться менее прямолинейно, но ничего менее прямолинейного придумать не смог.

— Как сказать. Было такое время, на моей памяти, когда все было отлажено. Ты умирал и, когда подходила твоя очередь, держал ответ за все свои добрые и злые дела, и если злые дела перевешивали перышко, мы скармливали те душу и сердце Аммету, Пожирателю Душ.

— Много людей он, должно быть, сожрал.

— Не так много, как можно подумать. Перышко было очень тяжелое. Мы специально такое сделали. Нужно было быть отъявленным негодяем, чтобы твоя душа перевесила ту пушинку. Притормозите здесь, у заправки. Зальем пару галлонов.

На улицах было тихо — так тихо бывает только когда падает первый снег.

— Будет белое Рождество,[58]— сказал Тень, заливая в бак бензин.

— Да. Вот ведь, блин, везучий сын у девственницы родился.

— Иисус?

— Счастливчик, одно слово! Даже из помойной ямы он вышел бы благоухающим, как розочка. А ведь это, черт возьми, даже не его день рождения, вы в курсе? Это день рождения Митры, а он взял его и присвоил. Уже сталкивались с Митрой? Амбал такой, с военной выправкой. Славный малый.

— Нет, не сталкивался.

— Ну… Я в этих краях вообще Митру не встречал ни разу. Он человек военный. Может, вернулся обратно на Ближний Восток и забил на все, хотя, вполне вероятно, его больше с нами нет. Такое тоже случается. Сегодня каждый воин империи должен искупаться в крови быка, принесенного тебе в жертву. А завтра никто уже не помнит о дне твоего рождения.

По ветровому стеклу с шуршанием ходили дворники, раздвигая снег по сторонам, сбивая снежинки в прозрачную ледяную комковатую массу.

Тут внезапно светофор загорелся желтым, а потом красным. Тень нажал на тормоз. Катафалк пошел юзом, развернулся на пустой дороге и только потом остановился.

Зажегся зеленый. Тень повел катафалк со скоростью десять миль в час — быстрее по скользкой дороге ехать было опасно. Идеальная скорость для путешествия на катафалке; катафалк, должно быть, частенько ездит на второй передаче, создавая на дорогах пробки, подумал Тень.

— Вот так в самый раз, — сказал Шакель. — Ну и вот, Иисус, конечно, много добра сделал. Мне, правда, один парень как-то сказал, что видел его в Афганистане, он стоял на обочине и голосовал, и никто не остановился, чтобы его подбросить. Представляете? Все зависит от того, где ты находишься.

— Кажется, надвигается настоящая буря, — сказал Тень. Он имел в виду погоду.

Но Шакель, решив в конце концов отреагировать на замечание Тени, заговорил не о погоде.

— Возьмите, к примеру, нас с Ибисом, — сказал он. — Через несколько лет дело наше накроется. У нас были сбережения на черный день, но черный день затянулся на годы и с каждым годом становится все чернее и чернее. У Гора на хрен сорвало крышу, совсем помешался парень, проводит все время в обличье ястреба, жрет зверье, которое сбивают машины — разве это жизнь? Баст вы видели. Мы по сравнению с остальными еще в хорошей форме. По крайней мере, у нас еще осталась какая-то вера, чтобы держаться на плаву. А слабаки по большей части и ее растеряли. Это как в похоронном бизнесе: нравится тебе или нет, крутые ребята в один прекрасный день все равно тебя схавают, потому что они круче и расторопнее, и потому что они вкалывают. Бейся, не бейся — ни хрена не поменяется, потому что мы свою битву проиграли сто, тысячу, десять тысяч лет тому назад, когда перебрались в эту зеленую страну. Мы пришли, а Америке на это начхать. Купили нас, или мы дальше вкалываем, или удочки сматываем — без разницы. Так что, да, вы правы. Будет буря.

Тень свернул на вымершую улицу, где во всех домах, за одним исключением, были наглухо заколочены окна.

— Заезжайте с заднего двора, — сказал Шакель.

Тень подогнал катафалк задом к черному ходу, встав почти вплотную к дверям. Ибис открыл катафалк и дверь морга, а Тень отвязал каталку и вытолкнул ее наружу. Перескочив через бампер, колеса завертелись и опустились на землю. Тень покатил каталку к столу для бальзамирования. Он поднял завернутую в непроницаемый мешок Лайлу Гудчайлд и, бережно обняв ее, как спящего ребенка, аккуратно, точно боясь разбудить, переложил на стол холодного морга.

— Знаете, у меня есть специальное переносное устройство, — сказал Шакель. — Вам не обязательно было переносить ее на руках.

— Да ладно, — в тон Шакелю ответил Тень. — Я крепкий парень. Мне не трудно.

Ребенком Тень был мелковат для своего возраста, кожа да кости. На единственной детской фотографии Тени, которая нравилась Лоре настолько, что она вставила ее в рамку, был запечатлен серьезный темноглазый мальчик с непослушными волосами, он стоял у стола, на котором горой лежали печенья и пирожные. Тень полагал, что снимок был сделан на рождественском празднике в посольстве, так как одет он был в свой лучший костюмчик с галстуком-бабочкой.

Они с матерью все время переезжали, сначала колесили по Европе, из одного посольства в другое: мать работала радисткой в отделе дипломатической службы, шифровала и рассылала секретные телеграммы по всему миру. А потом, когда ему исполнилось восемь, они вернулись обратно в Штаты, но матери, из-за участившихся приступов болезни, было сложно удержаться на постоянной работе, поэтому они и здесь без конца переезжали из города в город, жили по году то здесь, то там, а мать, пока позволяло здоровье, перебивалась случайными заработками. Они никогда нигде не задерживались подолгу, так что Тень не успевал ни завести друзей, ни почувствовать себя дома, ни просто расслабиться. Неудивительно, что он был таким мелким…

Вымахал он быстро. Была весна, ему шел тринадцатый год. Местные мальчишки дразнили его, втягивали в драки, зная, что победа все равно за ними. Тень, задыхаясь от злости и нередко глотая слезы, бежал в туалет, чтобы смыть с лица грязь или кровь, пока никто не видит. А потом пришло лето, долгое, волшебное тринадцатое в его жизни лето, которое он провел в местном бассейне, плавал и читал библиотечные книжки, и старался избегать встреч с более крепкими мальчишками. В начале лета он едва мог держаться на воде. А в конце августа уже плавал саженками на приличные расстояния, прыгал с высокого трамплина, а его кожа, закаленная водой и солнцем, приобрела темно-коричневый оттенок. Когда в сентябре вернулся в школу, он обнаружил, что мальчишки, от которых столько натерпелся, были мелкими и хлипкими и уже не могли причинить ему вреда. Двое из них взялись было за старое, но Тень, преподав им жестокий и безжалостный урок, быстро научил их хорошим манерам. Тут он понял, как сильно изменился: он больше не был тихим мальчиком, который изо всех сил старался затеряться в толпе. Для этого он стал слишком большим, слишком заметным. К концу года он оказался в команде по плаванию и в команде по тяжелой атлетике, а тренер еще и уговаривал его записаться в команду по триатлону. Ему нравилось быть большим и сильным. Это выделяло его среди других. Раньше он был тихим, робким книжным мальчиком — и за это ему доставалось; теперь он стал не слишком быстро соображающим верзилой, и все решили, что самое большее, на что он способен, — передвинуть из комнаты в комнату диван.