– Какая разница, слышали мы или нет?

– Пусть споет. Голос-то у него, поди, странный. Дадим ему спеть напоследок, все равно скоро голосу конец.

С завязанными глазами, со связанными руками и ногами Каору лежал голый на полу, а картавый мужик вынул из штанов ремень, ударил Каору и прикрикнул:

– Ну, пой же! А не запоешь, так убьем, кукушонок!

Он не мог ни сопротивляться, ни убежать, и ему не оставалось ничего другого, как петь. Чтобы избавиться от нынешних страданий и попытаться изменить намерения его мучителей, он завопил во весь голос:

– Эвридика!

Это убитый горем Орфей проклинает свою судьбу над телом любимой жены Эвридики!

Мужики расхохотались и, хлеща Каору ремнем по голой груди и ногам, заорали:

– Ну-ка спой что-нибудь подушевнее!

– Ладно. Тогда перестаньте бить меня. – Каору предчувствовал, что когда-нибудь на него обрушится подобная беспричинная агрессия. Почему – он не знал. Он много раз видел похожий сон. Может быть, благодаря этому сну он смог внутренне подготовиться к наихудшему развитию событий. Его сковывал страх, переполняли сомнения, сможет ли он спеть. Но если он не споет, пытка продолжится. Разве не пением он всегда решал свои жизненные трудности? Он пел, когда пришел в дом Токива. Разве ему не нужно было петь, чтобы успокоить души умерших отца и матери? А для чего он развил свой голос и, достигнув совершенства, вышел на сцены Европы? Ради уважения и любви покойной матери и Фудзико. Этот голос создавался долгими годами. Молитвы семьи, что жила любовью и музыкой, помогли ему родиться на свет. Каору вдохнул через нос, превратил свое избитое тело в единый музыкальный инструмент и запел. Чтобы пробудить в своих мучителях сострадание, он выбрал песню Хибари Мисоры «Саке в печали».

Пока еще он не потерял голоса, доказательства того, что он – Каору Нода. Пока еще он не потерял Фудзико. Потому что он поет. Прекратив петь, Каору лишится своего прошлого и исчезнет из этого мира. Так думал он и пел, не умоляя о спасении собственной шкуры, а ради тех, кто когда-то любил его.

Мужики притихли и дослушали песню до конца. Картавый сказал:

– Закроешь глаза – и будто баба поет.

Парень из Кансая добавил:

– Жалко такой голос грохнуть.

Неужели в них проснулось сострадание?

Картавый спросил:

– Ну, что делать-то будем? Лишать его голоса? А может, позабавимся с ним? Чего интересного, если мы голоса его лишим? Тебе, поди, тоже захотелось? Странный у него голосочек-то. Так и хочется…

У Каору были завязаны глаза, и он не видел, что они собираются с ним сделать. Неужели его голос пробудил в них желание убить его?… Значит, «Саке в печали» станет его последней песней? Способны ли они услышать его завещание? Каору сказал:

– Остановитесь.

В его голосе больше не было силы. Но мужики не слушали его, они волоком потащили его, бросили ничком на кровать и накрыли голову подушкой.

– Намажь ему жопу маслом, – сказал кансаец картавому.

Каору догадался, что с ним собираются сделать, и попытался сопротивляться, но его стали душить, и он не мог пошевелиться. Картавый стащил с Каору трусы.

– Супердевственное оливковое масло. То, что доктор прописал, – заржал он.

Каору почувствовал в себе скользкую жидкость. Это наказание за то, что он любил Фудзико? Без всякого суда и следствия ему сейчас вынесут этот дикий приговор? Каору стиснул зубы и, терпя пытку и унижение, представлял перед собой грустное лицо Фудзико. Он увидел и профиль покойной матери. «Фудзико, неужели любовь к тебе требует такой жестокой развязки? Мама, прости мне мою гордыню и не печалься от того, что сын твой попал в такой переплет…»

Впервые в жизни Каору возненавидел свой голос, который и в мужчинах возбуждал низменные страсти.

От боли и унижения у Каору не осталось сил сопротивляться, он неподвижно лежал на кровати. Исполнители приговора курили и обменивались шуточками:

– Ты должен быть нам благодарен. Мы твой драгоценный инструмент, которым ты торгуешь, не повредили.

– Ага. Мы сделали из тебя бабу, теперь сможешь петь еще тоньше. Будет тебе наука. В мире есть границы, через которые нельзя переступать.

Произнеся это издевательское нравоучение, они удалились.

Каору не мог сдержать стонов, но у него сразу же возник план мести: «Я убью их. И того, кто отдал им приказание, найду и убью».

Голос, вызвавший грязные желания у мужиков, сводил с ума и самого Каору.

Синяки от побоев и следы от ударов ремня отзывались болью, но он был молод, и все заживало быстро. Осмотрев рваные раны в анусе, врачи сказали, что некоторое время ему придется соблюдать постельный режим. Первые три дня он лежал на животе, не шевелясь, и только через неделю наконец смог ходить. Учитывая специфический характер ран, в больнице ему предоставили отдельную палату, относясь к нему с особым вниманием. Втайне от Сигэру Андзю и Амико ухаживали за ним. Выгнав Каору из дома, Сигэру не стал навещать его в больнице. Каору никому не рассказал, что именно с ним произошло. Андзю хотела было сообщить в полицию, но он отговорил ее. Однако это не означало, что он примирился со своей судьбой: желание отомстить оставалось прежним.

В больничной палате Андзю все время плакала и корила себя: во всем, что случилось с Каору, виновата она, Андзю, устроившая его встречу с Фудзико. Она хотела подыскать место, где Каору мог бы чувствовать себя в безопасности, а она была бы рядом с ним… Но Каору сказал, что он никуда не переедет, что если бояться нападения, то они будут вертеть тобой так, как им заблагорассудится. Каору отвергал все утешения Андзю, казалось, он превращал злость в мужество, пытаясь преодолеть страх.

Все происходило у Каору дома, глаза его были завязаны, и никаких следов преступники не оставили. Но Каору хотел заманить их к себе, а Ино и Кумоторияма пообещали, что помогут ему исполнить его план мести. Каору, ничего не скрывая, рассказал им о своем унижении. Кумоторияма выразил странное сочувствие: я прекрасно знаю, какую боль ты чувствуешь. Видимо, боль от впивавшихся трусов маваси гораздо сильнее, чем могут себе представить зрители, наблюдающие за поединком сумоистов. Не напрягая ягодицы, не соберешь силы для победы. Знающие сумо не понаслышке говорили, что борцы с обострившимся геморроем всегда проигрывают. Кумоторияма пообещал: пусть только найдут преступников, а он уж заставит их испытать боль втрое сильнее, чем испытал Каору. Ино полагал, что преступники, должно быть, связаны с какой-нибудь бандитской группировкой, и неплохо разузнать об этом у дяди Кумоториямы, бывшего главаря группировки Ханада, ныне директора дочерней компании «Токива Сёдзи». Им было бы гораздо проще осуществить свой план, прикрываясь именем Киёмасы Ханады, считал Ино. Дождавшись, когда Каору выпишут из больницы, три разгневанных товарища пошли в офис Киёмасы Ханады.