Казалось, меня невозможно было напугать сильнее, чем напугало ее внезапное появление, однако сейчас я едва не закричала от ужаса. Попыталась вспомнить, упоминали ли мы при лодочнике о том, где будем жить в Ялте, или нет, но не могла вспомнить. Вроде бы только Додонову говорили. Именно это помогло добраться до нас раненому и обессиленному Красносельскому, который сидел тогда за рулем.

Внезапно я вспомнила его страшный рассказ о том, что, когда пленных офицеров тайно вывели из тюрьмы и повели куда-то в горы, ему послышался женский голос среди голосов других охранников. И эта женщина говорила: «Я вас умоляю! А шо с ними еще делать?»

Вирка, Вирка с ее одесским говорком, это была она!

Я знала ее жестокость, я знала, что она способна на все, в том числе и на убийство.

И, словно почувствовав, о чем я думаю, Вирка снова ткнула меня револьвером:

– Вам теперь деваться некуда, хошь не хошь, а спрячете меня, не то вся Ялта узнает, кем ты была в Одессе, как ты с Тобольским хороводилась!

Да что же это? Неужели я обречена носить эти два клейма всю жизнь: сходство с Анастасией и брак с Тобольским?!

Эта мысль поразила меня настолько болезненно, что я забыла даже о страхе, забыла о револьверном стволе, упиравшемся мне в бок: с силой оттолкнула Вирку и бросилась бежать, не видя куда, осознавая только, что бегу в противоположную от дома сторону. Мне нужно было ускользнуть от нее, а потом незаметно пробраться домой и предупредить своих о страшной опасности, которая нависла над нами.

Пометавшись в закоулках, я выскочила на набережную и оглянулась. Не знаю, почудилось мне или в самом деле мелькнула невдалеке черная фигура, словно призрак неумолимой смерти?

Я так боялась Вирку, что приписывала ей чуть ли не сверхъестественную проницательность. Казалось, она идет по моему следу так безошибочно потому, что чувствует запах моего страха.

Нет, домой нельзя. Надо найти место, откуда можно незаметно протелефонировать домой, вот что. Но не ворвешься же к первым попавшимся, совсем незнакомым людям с такой просьбой! Даже если меня и подпустят к телефонному аппарату, все равно не оставят одну, а при посторонних невозможно будет поговорить с родителями о том, в какой мы опасности.

Додонов, вот к кому можно обратиться за помощью! Но, чтобы попасть на Виноградную улицу, надо вернуться. А Вирка?…

Я снова оглянулась. И опять, не знаю, наяву или только в моем воспаленном воображении, мелькнула невдалеке черная тень.

Я огляделась и увидела, что все время бежала к Ливадийскому мосту и сейчас нахожусь рядом с гостиницей «Франция». Взлетела по ступенькам, понимая, что меня не пустят дальше вестибюля и воспользоваться телефоном, конечно, не позволят. Но мне нужна была хоть минутная передышка, чтобы собраться с мыслями, не метаться по городу как безумной, а составить мало-мальски толковый план действий.

Кинулась в приоткрытую дверь. На счастье, швейцара на месте не оказалось, и я вбежала в вестибюль. Портье, стоявший за конторкой, был занят с каким-то посетителем и не обратил на меня внимания.

Я привалилась к стене, наслаждаясь прохладой и полумраком, царившими здесь, как вдруг из этого полумрака раздался женский голос:

– О, кого я вижу!

Ноги мои подкосились, но тотчас же я осознала, что это не Виркин голос: рядом со мной стоит Зинаида Кравчинская.

– Что, Наденька, неужели вас тоже выгнали из дому и вы решили снять здесь номер? – спросила она с горестным смешком.

– Нет, – пробормотала я, пытаясь придумать какой-нибудь приличный предлог, который привел бы меня в гостиницу, и надеясь, что Кравчинская не заметит, насколько у меня испуганный, замученный вид.

И в самом деле – Кравчинская была настолько поглощена своими делами, что не заметила!

– А вот меня выгнали! – дрожащим от слез голосом сообщила она. – Кремер, такая подлая тварь, уехала с этим бесхребетным и безголосым Вертинским в Симферополь, не сказав мне ни слова! Я знаю, она завидует мне, потому что хоть я и считаюсь ее дублершей, но пою куда лучше, чем она! Вот мерзавка Изочка и решила от меня отделаться. Я бы и сама уехала в Симферополь: завтра туда едет один знакомый господин в своем авто, но просто так он меня не повезет, ему нужны деньги, а я осталась без копейки, ну буквально без гроша! У Додонова просить не стану. Лучше умру! Знаете, что сделал этот милейший господин? Мы ведь с Кремер и Вертинским жили у него, так вот, после их отъезда он переселил меня в отель. Якобы неловко мне, одинокой женщине, жить у холостого мужчины! Якобы его сильно беспокоит моя репутация! Репутация! Вы слышали что-нибудь нелепей?!

И Кравчинская вдруг захохотала так громко, что портье удивленно взглянул на нее, а мне стало ясно, что она не просто раздосадована донельзя, но и донельзя пьяна.

– Да, вообразите, наш дорогой Андроник дал мне грубейший от ворот поворот, заявив, что влюблен в другую! – продолжала Кравчинская, взглянув на меня с нескрываемой злобой, и я на миг совершенно нелепо почувствовала себя виноватой, поняв ее намек.

Итак, Додонов не расстался со своими мечтами обо мне… но сейчас это волновало меня меньше всего на свете, потому что меня вдруг осенило, как я могу спастись!

– Послушайте, Зинаида… ох, извините, не знаю вашего отчества… – начала было я, и Кравчинская буркнула:

– Ах, бросьте эти дурацкие церемонии! Зовите меня просто Зиночкой. А я вас буду звать Наденькой. Мы с вами вполне можем позволить себя этакую короткость, потому что домогаемся одного и того же мужчины!

Она захихикала, но я резко сказала:

– Я не домогаюсь Додонова, и его чувства мне совершенно неинтересны! Оставим его в покое и поговорим о деле. Зинаида, я заплачу вам достаточно, чтобы вы могли доехать до Симферополя и вообще куда хотите, хоть в Екатеринославль, но только… но только продайте мне ваше платье!

– Что?! – сделала она огромные глаза. – Мое платье?

– Да, да! – нетерпеливо повторила я. – Ваше платье, любое, пусть самое ненужное! И шляпу, вот эту, которая на вас, или такую же – с широкими полями. Я переоденусь, сбегаю домой за деньгами и вернусь ну буквально через час. И тогда заберу свои вещи, а ваши верну вам.

Ах, если бы я знала, к чему приведет эта мысль, которая в тот момент казалась мне столь удачной, казалась спасительной! Если бы я только могла это знать!..

К моему изумлению, Кравчинская не задала ни одного вопроса. Даже не спросила, зачем мне это нужно! Ни следа уныния и ревности не осталось на ее лице, она необыкновенно оживилась и чуть ли не запрыгала от удовольствия. Возможно, конечно, мысль о деньгах, которые она получит, так ее воодушевила, но, скорее всего, ей, как всякой актрисе, была радостна сама мысль о переодеваниях, об интриге, о загадке.

Через минуту мы уже были в ее номере, где на стульях, диване, кровати, столе были разбросаны всевозможные наряды, имевшие такой вид, как если бы Кравчинская долго перебирала их, вернее, расшвыривала, не в силах решить, что же надеть.