— А что, мамо? — сказал Валерик. — Покажем селу, что есть у нас главный калибр, а? Развернем башню на сто восемьдесят? Вдарим!

Попеленко отвернулся. Глаз его хитро и настороженно косил в сторону Валерика. Ох, Попеленко! Ему бы дипломатическую выучку — и на конференцию с союзниками можно посылать. Наверняка второй фронт открылся бы не в июне, а в январе или еще раньше.

* * *

Климарь жег длинные пучки соломы, склонясь над кабанчиком Яшкой. Тот показывал неподвижные белые клыки, вздернув черную, густо закопченную губу. Пахло горелой щетиной. Рядом с Климарем стояли две цебарки с кипятком. Он готовился оспаривать и скоблить кабанчика.

— Ишь, задубел, — бормотал забойщик. — А мы сейчас его кипяточком… Смягчим!

Похоже, Климарь был увлечен занятием. И опять странная, неотступная мысль пронзила меня. Неужели, если бы не фашизм, разбудивший в нем волчью душу, он бы так и занимался своим забойным свинячьим делом, бродил из села в село, балагурил, пил самогон? И я бы никогда не догадался, что рядом — человек, готовый стать полицаем, бандитом, едва лишь исчезнет сдерживающая его сила? Нет, не мог я до конца разобраться в этом. Наверно, никто не в состоянии разобраться. В жизни немало гадов, но не каждый гад, если изменятся условия, становится палачом и предателем.

Наконец у калитки мелькнула «плюшечка» Серафимы. Я бросился к бабке:

— Ну что?

— Что-что? — спросила бабка. — Что они могли сказать? Может, на селе лучше парубок найдется? А?

— Найдется, — сказал я. — Приехал сегодня. Но только в отпуск.

— Морячок-то? — как будто искренне удивилась бабка. — Смотреть не на что. А у нас — згода. Гарбуза не выкатили, а скоро и заручення.

— Заручення?

— А ты что ж все спешишь? Не могу я так. Все должно быть по порядку. Как дедами заведено. Они не спешили, деды. Они умели.

— Эх, деды ездили на волах, — сказал я. — Другая техника. Еще шестиствольных минометов не было. Ладно, Серафима, все в порядке. Сегодня мы с вами гуляем у Кривендихи. Надо бы им подкинуть кое-чего из харчей. Помочь.

— Ты откуда знаешь про гулянку? — спросила бабка. — Прыткий стал в «ястребках»! Я еще не знаю!

— Разведка мне раньше доносит. Вон Валерик сейчас объяснит.

К нашему тыну, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, подходил отпускник, освободитель Измаила Валерик Кривенда. Он приложил пятерню к бескозырке.

— Вас, мамаша, приглашаю до нас исключительно, — обратился Валерик к бабке. — Вы просто цветете, года вас не берут. Определенно меня импонируете! И милицию ожидаем видеть у наших обильных столов.

— Вот сволота с Черноморского флота! — восхищенно отозвалась бабка. — А ведь был такой босяк! И где его грамоте выучили?

— Вон забойщик, — сказал я морячку, кивнув в сторону Климаря. — Без него тебе не обойтись.

— Это я именно имею в своем усмотрении, — сказал Валерик и, взметая клешами пыль, направился к забойщику.

Климарь облил закопченного кабанчика кипятком и, набросав сверху соломы, укрывал его теперь для лучшей отпарки.

— Здравия желаем, папаня! — рявкнул Валерик, козыряя. — Имею чесь пригласить на семейное торжество, а также для выполнения забойных работ. Настойчиво прошу! — Он нагнулся к Климарю, сказал негромко, как своему: Корабельного спирта привез… Сам из компасов отливал. Девяносто девять градусов! Культурно!

Видать, Попеленко научил Валерика, как уговорить Климаря. Забойщик только крякнул. Известно, что каждый мастер для начала должен поломаться. И Валерик, присев на корточки, продолжал свою агитацию, нашептывал что-то, как девице.

Я опасался, что Климарь все-таки не согласится. Но он неожиданно быстро дал уговорить себя.

— Ладно, флотский! — пробасил он. — Сделаем все в лучшем виде! Где моя обицянка, там и гулянка. Как будто никто не ждал его в лесу!

* * *

И к вечеру началась гулянка. Да какая! Герой морских и сухопутных сражений Валерик, как торпедный катер, пронесся по селу, заходя в каждую хату, приглашая всех, да в таком стремительном атакующем духе, с такими неслыханными в Глухарах книжными выражениями, шуточками-прибауточками, побасенками, с такой лихостью, что село на миг окунулось в забытую уже, казалось, мирную пору, когда загулявшие парубки выписывали замысловатые и развеселые кренделя.

Там, где побывал Валерик, долго не смолкал смех и воцарялось праздничное возбуждение. Работу гончарного заводика морячок просто-таки сорвал. Девчата высыпали из цехов во двор и, проводив гостя, долго не возвращались, приплясывали и притоптывали среди своих горшков и глечиков и напевали старую, как нельзя более подходящую к случаю:

В хате Варвары морячок задержался дольше, чем в других, и вышел оттуда вытирая губы — надо думать, после чарки. Но самым поразительным успехом Валерика было то, что он приволок и установил во дворе своей хаты, под грушей, патефон. Самый настоящий патефон, киевского производства, довольно новый, с блестящей мембранной головкой и суконной накладкой на диске. Кто и как решился достать эту драгоценность из сундучных темных глубин, было неизвестно. Считалось, что ближайший от Глухаров патефон находился в Мишкольцах.

Кроме патефона Валерик раздобыл новенькую грампластинку, и не увертюру какую-нибудь, а песни Клавдии Шульженко, о которой в Глухарах уже все слышали, потому что ее песни без конца напевали солдаты, когда поблизости стоял фронт. Неудивительно, что к вечеру во дворе у Кривендихи, у стен плохо выбеленной подслеповатой хаты, собрались почти все глухарчане — у кого коленки еще гнулись. Из старых досок и кольев, вбитых в землю, соорудили столы и лавки, и вышло совсем хорошо, по-довоенному, когда один хозяин мог принять в саду сотню человек, не забывая оставить местечко для случайных гостей.

И, словно решившись полностью дорисовать мирную картинку сельского празднества, появился случайный гость… Но это произошло позже.

Мы с Попеленко сидели особняком, у плетня, на поленнице. Отсюда, из-под росшей у плетня вишни, просматривались все Глухары: хата Варвары, сияющая свежестью соломенной крыши, и длинный унылый сруб Семеренковых с цепочкой тополей во дворе, и гончарный заводик, и кузня — словом, все вверенные нам объекты. Собравшиеся на гулянку тоже были как на ладони.

Односельчане, приняв по первой и по второй, тут же стихийно растеклись на две группы: те, что постарше — бабы в глухих платках, старики с суковатыми палками, — отвалили под стены хаты, на вытоптанный двор-токовище, где за длинным столом предводительствовал маленький Глумский; а девчата и подростки оказались в прохладце неухоженного, густо заросшего травой садочка, полукольцом окружив Валерика. Из старших здесь были лишь Кривендиха, вся так и рдевшая с минуты появления сына счастьем- даже опаленная у гончарных печей кожа не могла скрыть румянца, — и Климарь, который сделал свою новую забойную работу сноровисто и точно и к которому Валерик почувствовал особое расположение, приблизил, обогрел и называл исключительно «папаней» и «старшиной».