Он решил, что главным его делом в Тобольске будет карта всей Сибири с рисунками и комментариями. Два года Страленберг собирал материалы и чертил. Ему помогали рейтар Петер Шёнстрём и лейтенант Юхан Матерн. В 1715 году их труд был завершён, однако в доме случился пожар, и в суматохе карту украли вместе с сундуком, где она лежала. Но Страленберг прежде всего был солдатом и не отступал без боя. Он снова сел за работу и к 1717 году вычертил новую карту – на всякий случай уже в двух экземплярах.

Он планировал переслать её в Москву фельдмаршалу Реншельду, чтобы тот переправил карту в Европу, добился публикации и гонорара в 200 риксдалеров. Но про этот замысел узнал губернатор Гагарин и конфисковал карту, из милости заплатив автору какие-то копейки. Гагарин предъявил карту Петру, а государь запретил военнопленным заниматься подобными делами. И это понятно: то, что для учёного – открытие, для военного – шпионаж. Однако у Страленберга остался второй экземпляр, и хитрый швед сумел передать его в Фельдт-комиссариат барону Цедергельму. Цедергельм хранил карту до конца войны. В итоге многострадальный труд был издан в 1725 году в Нюрнберге – уже после возвращения Страленберга в Швецию.

В 1720 году в Тобольске побывал Василий Татищев, первый русский историк, и Страленберг крепко сдружился с ним. В том же году Страленберг отправился вглубь Сибири с научной экспедицией доктора Мессершмидта. В Красноярске его застало известие о долгожданном мире между Россией и Швецией. Пленных отпускали домой. И Страленберг покинул Сибирь.

Он провёл в плену двенадцать лет. О нём узнал даже русский царь – и предложил шведу руководить всеми землемерными работами России. Страленберг отказался: он хотел домой. Он уехал в Швецию и вернулся в армию. Он служил ещё долго, получил звание подполковника и в 1740 году стал комендантом маленькой крепости Карлсгам на острове, прикрывающем порт.

Но в свободное от воинских забот время он писал книгу о России. Книга называлась «Северная и восточная часть Европы и Азии». В Швеции к Страленбергу снова приезжал Татищев; он перевёл рукопись Страленберга на русский язык и снабдил комментариями. Книга вышла в Стокгольме в 1730 году, а в России её издали только в 1797 году – ровно через полвека после смерти Страленберга. Вот так получилось, что подполковник давно умер, а исследователь Сибири Страленберг продолжал жить.

Почти семьдесят лет Россия терпела убытки из-за гражданской войны между никонианами и раскольниками. Государственная казна теряла сотни тысяч налогоплательщиков. Старообрядцы прятались по тайным скитам, бежали кто за границу, а кто и вовсе в рай через огненные ворота «гарей». Приходилось тратиться на стрельцов, которые рыскали по лесам и болотам в поисках непокорных. А война со шведами затягивалась, и казну для неё выгребли подчистую. Практичный и не очень богобоязненный Пётр решил обратить раскольничью строптивость на пользу государственному карману. Он повелел: «Переписать всех раскольников мужского и женского пола, где бы они ни проживали, и обложить их двойной податью».

Налог на веру означал легализацию раскола. Теперь раскольники могли жить открыто. Тех, кто записал себя в раскол, стали называть «двоеданами». Царские переписчики поехали считать таковых по головам, но почти никого не нашли. Важное политическое решение на деле оказалось невыполнимым. Двойной налог был плохой альтернативой самоубийству за веру, потому что предполагал ту же смерть, только медленную и мучительную, – от голода. В «налоговой декларации» крестьянина в 1722 году и так значилось уже 25 пунктов: «окладных стрелецких тридцать алтын, слободских драгунских десять алтын, ямских пять копеек, попоротных восемь алтын две деньги, седельных и узденных четыре алтына з деньгою, рекрутных два алтына, подводных три алтына две деньги…» и так далее.

Тех, кто укрывался от переписи, ловили, взыскивали налог за всё время просрочки и потом ссылали куда-нибудь в работы. Народ роптал. Среди раскольников пошли слухи, что царя Петра уже нет в живых, а империей правит «подменный швед». С 1721 года по Сибири покатилась новая волна самосожжений. «Гари» задымили после того, как на Ишиме близ Абацкой слободы, спасаясь от переписи, сожглась Ировская деревня.

В 1722 году масло в огонь подлил указ о присяге пока что безымянному наследнику престола (Пётр ещё не определил, кого он назначит). Староверы решили, что их заставляют присягать антихристу, у которого даже имени нельзя произнести, и началось ожесточённое сопротивление. Самосожжения раскольников произошли близ Каркиной слободы (400 душ), в деревне Елунской (600 душ), в Чугуновской пустыни, в деревне Морозовой (147 душ), в деревне Зырянской, в слободе Атбашской, в деревне Камышевской (71 душа) и на реке Пышме (145 душ).

Реконструкция острога в Таре

Но самый кровавый бунт прогремел в сибирском городе Тара на Иртыше. В старообрядческих скитах новости распространялись мгновенно, поэтому о присяге «царю неназванному» в пустыни старца Сергия близ Тары узнали намного раньше официального объявления от тобольских властей. В пустыни и так уже было много недовольных, и они сразу повели агитацию против присяги. Сергий несколько раз тайно приезжал в город и объяснял жителям, что лучше погибнуть или бежать, чем предаться антихристу. Среди учеников Сергия был глава тарских казаков полковник Немчинов. Смутьяны собирались в домах, толковали старообрядческие книги и составляли царю «противное» письмо. Начальство назначило присягу на 27 мая 1722 года. Утром у храма столпилось семьсот человек казаков и горожан. Коменданту Глебовскому заговорщики вручили своё послание, под которым стояло 228 подписей. Комендант растерялся и согласился зачитать бумагу вслух. И воззвание раскольников подействовало на народ. Из семисот человек к присяге пошли только попы, сам комендант и десяток робких жителей.

Власти восприняли отказ Тары как государственную измену. По слухам, император велел «казнить весь город». Через две недели Тару занял большой карательный отряд. Руководителей бунта схватили, жестоко терзали на допросах, а потом четвертовали, сажали на кол, обезглавливали или вешали. Пётр Багайчев, чьей рукой было написано «противное» письмо, дал большую взятку конвоирам, чтобы ему разрешили зарезаться до следствия. Полковник Немчинов с двумя десятками казаков заперся в доме и во время штурма взорвал себя с товарищами пороховым запасом, но его всё равно казнили – четвертовали посмертно. Простых жителей пытали, потом назначали им сто ударов кнутом, приводили к присяге и отправляли на каторгу.

Сотни домов были разорены, тысячи мужиков из окрестных селений бежали подальше от Тары – боялись, что их тоже накажут каратели. Спасаясь от преследования, многие крестьяне шли в огонь, но перед «гарью» объявляли о поддержке тарского «противного» письма. Известие о массовых убийствах в Таре дошло даже до джунгар. Степняки спрашивали у русского посланника: из какой страны враги захватили Тару и зверствовали там?