Хизер

Внезапно я почувствовала облегчающий приступ злости и приписала:

P. S. Когда мы трахались все эти последние четыре года, мне казалось, что меня насилуют.

Но потом я взглянула на записку и оторвала этот кусочек. Я не хочу начинать все это. Я просто хочу, чтобы это кончилось.

На такси я добралась до железнодорожного вокзала и села в поезд до Хэймаркета, потом на другом такси – до Мэри в Горджи. Я думаю о пластинках, книгах, клубах, наркотиках и свежей краске на холсте. Наверное, и о мальчишках тоже. О мальчишках. Не о мужчинах. Хватит с меня мужчин. Они – самые большие мальчишки на свете.

18. Ллойд

Алли совсем не весело, и причина его раздражения – Вудси.

– Слушай, этот кекс думает, что может залететь сюда, как Грэми Саунес перед сердечным ударом, на чистом коксе, и выдавать содержание «Миксмага», как мы раньше делали с «Нью мьюзикал», когда были помоложе, и все должны типа говорить: «Bay, Вудси, правильно, чувак, вау» – и в очередь вставать лизать его шоколадный торт. Это. Будет. Правильно. Блин.

– Он и сейчас такой, а ты посмотри на него, когда он наконец свою дырку заполучит, – лыбится Монтс.

– Слава богу, тут у него не много шансов, парень, – улыбается в ответ Алли, – а все из-за его высокомерия. Это просто наглость. У него и дырки-то не было уже тыщу лет. А это ой как влияет на самоуважение. Эго-проекция, приятель, вот как парень справляется с вещами. Когда у него появится дырка, он поостынет. Вот к чему все это религиозное дерьмо.

– Ну, надеюсь, так оно и будет. Либо так, либо он так наберется своего траханого высокомерия, что с такими, как мы, и разговаривать не станет. Тогда и проблемы не будет, – заключает Монтс.

– Я бы собрал со всех для него лавэ, слышишь, и заплатил бы шлюшке, чтобы она с ним позанималась, если у него от этого голова на место встанет, – говорит Алли.

– С Вудси все в порядке, – сказал я. Играл с ним на пару утром и потому чувствовал, что мне надо бы заступиться за паренька. – То есть мне пофиг, что он все время несет что-то про диджеев да про клубы. Даже круто, не надо покупать ни «Миксмаг», ни «DJ», он их и так пересказывает. Вот только с религиозным дерьмом этим мне сложно мириться. Но я его за это даже уважаю.

– Да пошел ты, Ллойд, – говорит, отмахиваясь, Алли.

– Не-ет, сначала мне казалось, что это дурь просто. Потом я читал книгу одного кекса, где он пишет про экстази и говорит, что знаком с монахами и раввинами, которые его принимают, чтобы достичь большей духовности.

– Полижи-ка собаке яйца, – ухмыляется Алли, – ты что, парень, хочешь сказать нам, что он и вправду говорил с боженькой на «Резарекшн»?

– Не-е, я говорю, что ему кажется, что говорил, и он верит в это вполне чистосердечно. Поэтому для него это все равно что случилось. Лично я считаю, что он просто обдолбался, зашел в белую комнатку и у него случилась галлюцинация, но ему-то кажется, что все было по-другому. Никто из нас не может доказать обратного, поэтому приходится признать, что для нашего парня все было действительно так, как он говорит.

– Фигня. По этой, блин, логике выходит, что какой-нибудь сумасшедший может заявить тебе, что он считает себя, скажем, Гитлером или Наполеоном, а ты поверишь?

– Не-ет… – говорю я, – вопрос не в том, чтобы верить в чью-то реальность, а в том, чтобы уважать ее. Конечно, если они никому при этом вреда не причиняют.

– А вот здесь ты лицо заинтересованное, Ллойд, ты заступаешься за этого кекса, потому что с ним на пару играешь, а? В «Ректангле». Во вторник вечером! Вот будет прикол, – смеется Алли.

– Да уж точно, не очень-то честно, Ллойд, – насмехается Монтс.

У меня от всего этого начинают нервы пошаливать, и я волнуюсь по поводу своего выступления, блин.

19. Хизер

Мы встречаемся в чайном зале «Карлтон-отеля». У моей матери на лице выражение типа ты-всех-нас-сильно-разочаровала. Удивительно, как я раньше всегда перед ним отступала. И даже сейчас у меня от него странное и неприятное ощущение в груди и в животе, от этого четко очерченного лица с тонкими чертами и напряженными, слегка гипнотизирующими глазами. Обычно этого хватало, чтобы я, поджав хвост, вернулась на место, но не теперь. Я понимаю, откуда дискомфорт. А понимание – семьдесят процентов решения.

– Хью вчера заходил, – говорит она обвиняющим тоном, выдерживая долгую паузу.

Я чуть было не высказалась. Но нет. Запомни: никогда не давай другим манипулировать собой при помощи пауз. Сопротивляйся искушению заполнить их. Выбирай слова. Будь самоуверенной!

– Он был так расстроен, – продолжает мать. – Он говорил – работаешь изо всех сил. Отдаешь им все. Что им еще нужно? Что им нужно? Я могла только ответить, что ни черта я не понимаю, Хью. У нее и было все, сказала я ему. Вот в чем твоя проблема – тебе все подносили на блюдечке, юная леди. Возможно, это наша вина. Мы просто хотели, чтобы у тебя было все, чего мы были лишены…

Голос матери становится ровным и низким. Как ни странно, он начинает оказывать успокаивающий и трансцендентальный эффект. Я чувствую, как уплываю, плыву ко всем местам, где мне хотелось побывать, ко всем вещам, что мне хотелось увидеть… может, у меня еще будет что-то хорошее… счастье… любовь…

– …и мы всегда считали, что нельзя отказывать тебе ни в чем. Когда у тебя будут свои дети, ты поймешь это, Хизер… Хизер, ты не слушаешь меня!

– Я уже все это слышала раньше.

– Что-что?

– Я уже все это слышала. Всю свою жизнь. Для меня это ничего не значит. Это просто жалкое самооправдание. Вам не нужно оправдываться передо мной за свою жизнь, это сугубо ваше личное дело. Я несчастна. Хью, наша с ним совместная жизнь – это совсем не то, чего я хочу. Это не ваша вина… не его вина…

– По-моему, ты – большая эгоистка…

– Да, наверное, если это значит, что я думаю о том, что мне нужно, впервые в своей жизни…

– Но мы всегда старались, чтобы у тебя было все, что тебе нужно!

– То есть то, что вы считали мне нужно. И я благодарна вам за это и люблю вас за это. Но мне важно попробовать самой встать на ноги, без того, чтобы ты, или папа, или Хью все делали для меня. Это не ваша вина, а моя. Я слишком долго капитулировала. Я знаю, что всем сделала больно, и я прошу прощения.

– Ты стала такой жестокой, Хизер… не знаю, что с тобой происходит. Если бы ты знала, как расстроен твой отец…

Она вскоре ушла, а я вернулась на квартиру и расплакалась. Затем случилось кое-что, что все поменяло. Мне позвонил отец.

– Слушай, – сказала я, – если ты звонишь плакаться…

– Нет, совсем нет, – ответил он. – Я согласен с тем, что ты делаешь, и приветствую твое мужество. Если ты несчастна, то нет смысла там ошиваться. Ты еще молодая и можешь делать то, что ты хочешь, и не позволять связывать себя. Столько людей живут себе и живут, даже когда чувствуют, что завязли. У тебя всего одна жизнь, и давай живи ее так, как тебе хочется. Мы всегда будем любить и поддерживать тебя, надеюсь, ты это знаешь. Мама расстроена, но с ней все будет в порядке. Хью уже большой мальчик и может за собой последить…