– Я… э… я.

– Билл что-то рассказывал о том, что он свой кабинет увеличил. Я думал взглянуть.

– Мы почему-то никогда не ходим к моим друзьям!

– Дорога-ая… Билл с Молл – это и твои друзья!

– Мэри… Карен… они тоже были твоими друзьями.

– Ну, эти университетские знакомства; студенческие глупости, дорогая. Жизнь не стоит на месте…

– Я не хочу заходить…

– Ну что с тобой, дорогая?

– Мне кажется, я лучше пойду…

– Пойдешь? Пойдешь куда? О чем ты говоришь? Ты хочешь домой?

– Нет, – шепчу я, – мне кажется, я лучше уйду. Просто уйду. Навсегда. – Мой голос сливается с тишиной.

Уйду от тебя, Хью. Ты играешь в теннис, но живот у тебя все же появляется…

– Ну вот и хорошо, дорогая! Вот молодец! – говорит он, выпрыгивая из машины.

Билл уже в дверях, приглашает нас войти с поддельным удивлением.

– Двойняшки Томсон![27] Как наша прелестная Хизер? Великолепна, как и всегда!

– Хью завидует, – говорю я, рассеянно теребя Билла за пуговицу, – говорит, что твой кабинет больше его. Правда, что ли?

– Ха-ха-ха, – немного нервно смеется Билл, а Хью устремляется дальше, и вот он уже чмокается с Молл, и я чувствую, как чьи-то руки снимают с меня пальто.

Меня передергивает, и я снова начинаю дрожать, хотя в доме тепло. На столе в гостиной накрыто что-то типа фуршета.

– Отведайте знаменитой чесночной пасты от Молл, – зовет нас Билл.

Чувствую, что сейчас мне надо бы сказать Молл: НЕ НУЖНО БЫЛО ТАК БЕСПОКОИТЬСЯ, но сейчас мне все до фени. Я ощущаю, как приходят слова, но их слишком много, и они застревают у меня в горле; мне кажется, что мне придется физически доставать их пальцами. Так или иначе, Хью первым открывает рот.

– Не нужно было так беспокоиться, – улыбается он Молл.

Так беспокоиться. Понятно. Молл отвечает:

– Что вы, какое беспокойство.

Я присаживаюсь, наклоняясь вперед, и замечаю пуговицы на ширинке Билла. Я думаю, что расстегнуть их и посмотреть на его член было бы все равно что развязать мусорный мешок и копаться в его содержимом: вонь ударяет прямо в лицо, когда берешь в руку этот мягкий гнилой банан.

– …и Том Мейсон оговаривает в контракте на обслуживание, что у нас будут аккумулированные штрафные санкции за задержки при поставке, и это, надо заметить, оказало нужный эффект на внимание нашего друга мистера Росса…

– …похоже на нашего Тома, расставить защиту по всем фронтам, – замечает Билл восхищенно.

– Разумеется, наш приятель Марк Росс был совсем не рад такому обороту. Но, как говорится, не все коту Масленица.

– Абсолютно справедливо! – улыбается Билл, и Молл за ним, отчего мне вдруг хочется накричать на нее: чего ты-то улыбаешься, какое тебе дело до всего до этого; но тут он добавляет: – Ой, кстати, я же купил сезонные.

– Отлично!

– Сезонные? – спрашиваю я. – Фрэнки Валли… и Четыре…[28]

– Я купил пару сезонных билетов для себя и для твоего благоверного в Иброкс, на старую трибуну.

– Что?

– Ну, футбол. «Глазго Рейнджерс ЭфСи».

– Да?

– Неплохо проведем денек, – говорит, смущаясь, Хью.

– Но ты же – за «Данфермлайн». И всегда за него был! – Это почему-то злит меня, сама не знаю почему. – Помнишь, ты водил меня в Ист-Энд-парк… когда мы были…

Я не могу закончить предложение.

– Да, дорогая… но «Данфермлайн»… понимаешь, я никогда за них как таковых не болел; они и были-то всего простой местной командой. Сейчас все изменилось, теперь нет местных команд. Мы должны болеть за Шотландию в Европе, за историю успеха Шотландии. К тому же я очень уважаю Дэвида Мюррея и знаю, что они в Иброксе умеют хорошо принять гостей. Парсы… это совсем другой мир… к тому же в душе я всегда был ближе к синим.

– Ты болел за «Данфермлайн». Мы же с тобой ходили. Помнишь, как они проиграли финал «Хибзам» в Хэмпдене. Ты же места себе найти не мог. Плакал, как мальчишка!

Молл улыбается на это, а Хью явно не по себе.

– Дорогая, мне кажется, Биллу с Молл совсем не интересно слушать, как мы спорим о футболе… да ты ведь никогда этим особенно не интересовалась… с чего это вдруг?

С чего это я вдруг?

– Да так, ни с чего… – устало закрываю я тему.

Это последняя капля. Мужчину, который меняет женщин, еще можно простить, но мужчину, который меняет команды… Это значит, что у него нет воли. Это значит, что он стал глух ко всему, что важно в жизни. Я бы не могла жить с таким.

– А Молл приготовила замечательную пасту! Очень вкусно – этот чесночный соус!

– И очень легко, – говорит Молл.

– Прости, Молл, что-то аппетита нет, – говорю я, отщипывая кусочки хлебца. Я почти подпрыгиваю, когда Билл вдруг подлетает ко мне и устанавливает тарелку прямо мне на сиськи.

– У-упс! Служба слежения за крошками! – говорит он, выжимая улыбку на расстроенном лице.

– Новый ковер, – извиняющимся тоном добавляет Молл.

– Мне так неудобно, – слышу я свой собственный голос.

– Давай посмотрим на твой кабинет, Билл, – говорит Хью, подпрыгивая от возбуждения.

Пора уходить.

В конце вечера, когда я умирала в тысячный раз, Билл говорит:

– Хью, по-моему, Хизер не совсем в порядке. Ее знобит и всю трясет.

– Может, у тебя грипп начинается? – спрашивает Молл.

– Да, дорогая, мне кажется, что тебя пора везти домой, – кивает Хью.

Мы приезжаем домой, и я начинаю собирать вещи. Хью даже не замечает. Мы ложимся спать, и я говорю ему, что у меня болит голова.

– О, – отвечает он и засыпает.

Когда он уходит, я только просыпаюсь. Он уже надел костюм и стоит надо мной, а я вся заспанная, и он говорит:

– Тебе пора собираться на работу, Хизер. Ты опоздаешь. Давай, дорогая, бери ноги в руки. Я рассчитываю на тебя!

На этом он уходит.

И я тоже.

Я оставила записку:

Дорогой Хью,

в последнее время у нас не все было в порядке. Это моя вина, я мирилась с переменами в тебе и в нашей жизни уже много лет. Они постепенно копились, и я стала похожа на «вареную лягушку», о которой ты говоришь на своих бизнес-семинарах. Окружение меняется так постепенно, что ты, не замечая, миришься с этим, а потом вдруг видишь, что все уже не то. Я не обвиняю тебя, я ни о чем не жалею, просто все кончено. Бери себе все деньги, дом, вещи и т. д. Я не хочу общаться с тобой, поскольку у нас нет ничего общего, и результатом такого общения будут лишь ложь и разочарование. Я не держу на тебя зла.