Даже я сама была растрогана этим своим призывом к оружию, но ведь я впитала это с молоком матери и не могла уже сдержаться, хотя и почувствовала, что Людовик посматривает на меня с опаской.

Я глубоко вздохнула, в душе росла уверенность.

Еще и половины не сказала.

— Я и сама отправлюсь в крестовый поход, — объявила я им, — бок о бок с королем, супругом моим. — И вот теперь я перешла на родной langue d’oc, задержав свой взгляд на лицах моих вассалов. — Я поведу свое войско в Святую Землю. Последуете ли вы за мной, мужи аквитанские? Поскачете ли за мною, дабы освободить Палестину от тех варваров, которые желают лишить нас законного права посещать родину Христа?

Мысли переполняли меня. Я видела лишь способ вырваться из парижского заточения, где была цепями прикована к мужу, который и мужем-то не был. Кровь во мне кипела.

Я ждала их ответа.

— Женщине не место среди войска в походе.

Одинокий возглас, я не разобрала, чей именно, но на langue d’oeil северян. Я гордо вскинула голову и возвысила голос, перекрывая гудение баронов, которые спорили, так ли уж я слаба.

— Вы так полагаете? — Я покинула свое место, задела платьем Людовика и вышла на переднюю кромку возвышения, готовая бросить вызов любому мужчине. — Женщине там не место? В дни моего деда к нему в походе присоединилась Ирина, маркграфиня Австрийская, столь же известная своей красотой, коль и железной волей. Она собрала войско в своих владениях и сама встала во главе его. Неужели я, дочь Аквитании, способна на меньшее? — Я улыбнулась, взирая свысока на сидевших в зале своих вассалов. — Я молода и сильна. Маркграфиня Ирина была куда старше, когда подняла свои боевые стяги. — Среди баронов зашелестели смешки. — Господа мои! В седле я способна обскакать любого из присутствующих здесь!

Хор одобрительных возгласов взлетел к потолочным балкам, вбирая силу и звонкость по мере того, как слушателями овладевали мои мысли и задор.

— Так последуете ли вы за мной, примете ли крест? — Теперь прошлась вдоль кромки возвышения, отбрасывая в стороны юбки резкими движениями. — Я буду скакать впереди вас, подобно Пенфесилее[66], той царице, которая прославилась при осаде Трои, ведя к победам своих сказочных амазонок. Поскачу вперед, как та древняя царица-воительница, и поведу вас к славе. Сил и храбрости у меня не меньше, чем у нее. Так последуете ли вы за мной, мужи аквитанские? Мужи Франции? За золотом, землями и бессмертной славой в песнях трубадуров?

Наступил трепетный миг тишины. Согласятся ли они? Я поняла, что стою, затаив дыхание. Вложат ли они в мои руки орудие, которое позволит мне разбить оковы и вновь обрести свободу?

— Deus vult! Deus vult![67]

«Так хочет Бог». Старинный боевой клич крестоносцев. Он вырывался из сотни мужских глоток и громом отражался от стен зала. А я посмотрела вниз, потом обернулась на Людовика, который все сидел, положив руки на стол. Он заморгал и ответил мне испуганным взглядом. Над этим можно было бы посмеяться, но я даже не улыбнулась, торжествуя победу.

— Ну вот, Людовик. Вашему крестовому походу обеспечена поддержка.

А мне обеспечен побег из моей тюрьмы.

Бедняга Людовик слабо улыбнулся, не зная, к добру мое вмешательство или же нет.

Аббат Сюжер весь дрожал от ярости.

— Вы не посоветовались со мною, государь! — Он едва держался в границах учтивости. — Вы уведете из Франции войско и унесете едва ли не всю казну — ради предприятия, успех которого вовсе не гарантирован?

— Бог, несомненно, сочтет, что это предприятие того стоит.

Людовик упрямо стоял на своем.

— Вы бы гораздо лучше послужили Богу, если бы остались во Франции, государь, правили ею мудро и родили бы наследника, который со временем заступит ваше место. Представляете ли вы себе последствия того, что можете погибнуть в заморских землях? А там ведь встречали свой конец и полководцы более знаменитые, чем вы. Слишком это опасно — отправляться на дело, финал которого невозможно предсказать.

Он резко обернулся ко мне:

— И вы, Ваше величество. Как вы могли поступить столь опрометчиво? Неужели вы оставите свое дитя, которому и двух лет еще нет?

— Вы хотите сказать, что я не мать этому ребенку?

Как приятно было увидеть на лице Сюжера столь сильное смущение!

— Я только утверждаю, что вы не подумали как следует, Ваше величество. Что же касается Ирины Австрийской, вы не сочли нужным напоминать своим вассалам о том, что она погибла весьма страшно, затоптанная толпой во время резни.

Я улыбнулась ядовито, уверенная в прочности своих позиций.

— Да, не сочла. Я — сюзерен. Кто, как не я, должен собирать войско в моих владениях? Кто поведет их в поход, как не герцогиня Аквитанская? Что вы скажете на это, Людовик? Поскачу ли я бок о бок с вами?

— Это может оказаться опасным, Элеонора…

Примерно такого ответа я от него и ожидала.

— Что ж, вот и хорошо. — Я пожала плечами, будто мне было все равно. — Тогда я останусь в Париже и буду править страной в ваше отсутствие.

— Ах…

У Людовика нервно дернулся кадык.

— Нет! — вспыхнул аббат Сюжер.

Я едва могла сдержать смех. Понимала, что победа осталась за мной. Видела страх, ясно написанный на их лицах. Кто знает, до чего я могла бы дойти, если оставить меня во Франции со всей властью, принадлежащей короне? Видеть их мысли было неприятно, но это давало мне в руки оружие, которым я сумею воспользоваться.

— Не сомневаюсь, что вы можете вполне положиться на меня — я буду мудро употреблять власть от вашего имени.

Я погладила руку Людовика.

— В конце концов, если вы последуете за мной, из этого могут проистечь свои выгоды… Несомненно, это крепче привяжет аквитанцев к моему войску…

Людовик искоса взглянул на Сюжера.

— Я нужна вам, Людовик, — проговорила я, сжимая его запястье. — Будет гораздо лучше, если я отправлюсь с вами.

Аббат оказался между Сциллой и Харибдой, однако твердо стоял на своем.

— Вам нельзя покидать Францию вдвоем, не обеспечив страну наследником мужского пола.

— Можно, — улыбнулась я. — Не исключено, что Господь Бог благословит нас еще одним ребенком, когда мы побываем в Иерусалиме. Сыном, который станет властелином Франции.