В аэропорту он пробыл со мной до самого рейса. Опять кормил обещаниями: «Я прилечу в твою страну. Отец против нашего брака, но мы поженимся, и он смирится с этим. Ты должна меня ждать». О нем я и думала всю дорогу домой. Парню своему я заявила, что выхожу замуж, но поскольку это было предательство с моей стороны, то лично встретиться с ним я не нашла в себе сил. Позже я узнала, что он очень страдал. Переживает и не может забыть до сих пор.

А что же «принц»? Он звонил мне чуть ли не каждый день почти два месяца, а потом приехал в Москву. Туда же выехала и я, мы расписались. Зомбирование было то же, но теперь уже уверенней и наглей. Угрозы вперемешку с клятвами в вечной любви.

Вскоре я поняла, что беременна. Он был очень рад, и я уже не задумывалась над тем, что что-то может быть не так. Он вернулся в Бахрейн, я – к себе домой. Он обещал, что будет работать и обеспечивать меня с ребенком, а когда влиятельный папаша смирится, он заберет нас в Бахрейн. Ах, Бахрейн! Я так и не поняла, в кого или во что я была влюблена больше – в своего принца или в эту чудесную страну.

Шло время. Звонки каждый день и регулярные денежные переводы. Слова любви и параллельные указания вроде: «Не разговаривай с другими мужчинами»; «Не носи такую-то одежду»; «Если я узнаю, что ты меня обманула, ты очень пожалеешь об этом», а также подробные выведывания, куда и во сколько я ходила, с кем общалась. При малейшей заминке с моей стороны он начинал кричать: «Ты сделала что-то плохое? Ты нарушила обещания своему мужу? Если я узнаю что-то о тебе плохое, я приеду и устрою разгром (убью тебя, уничтожу твою волю, заставлю тебя плакать да конца жизни)». Угрозы и расспросы резко чередовались со словами: «Запомни: ты – моя навечно!»

Несмотря на угрозы, я запомнила это время как счастливый период моей жизни. Я верила в любовь и готова была отказаться от певческой карьеры (на которую, кстати, он сразу наложил табу), от всего. Он был мусульманином, и я хотела скорее стать мусульманкой – ведь он рассказывал, как это прекрасно читать Коран и жить в мире ислама, который так уважает женщин. Я стала с презрением относиться к землякам, он успешно подогревал мои негативные чувства к славянским мужчинам – они, мол, и пьют, и изменяют, и грубят. «А вот мусульманин никогда…»

Иллюзия счастья начала рушиться месяц спустя после рождения нашего сына. Однажды он позвонил пьяный и хамски стал намекать: «Вообще-то у меня могут быть девушки. Я думаю, у тебя не будет с этим проблем». И я начала разрушаться. Его непогрешимый образ, который он сам так искусно выстроил в моей голове, оказался иллюзией. Или нет? Ведь он после этого разговора много раз потом убеждал, что просто был пьян и не в духе. Я и хотела верить, и понимала, что здесь что-то не так.

Наш малыш подрастал. Вскоре я восстановилась в учебе. Поскольку идеализированный мной брак дал трещину, я снова начала желать карьеры. Но он говорил, чтобы я и думать забыла о «ремесле шлюхи», следом шли угрозы, уже более смелые и гадкие. А родители твердили: «Раз родила – никакой консерватории не будет, воспитывай сама». И я смирилась.

Когда сыну исполнилось полтора года, нам пришел вызов. О, Бахрейн! Я лечу к тебе. Все прекрасно. Даже недавние сомнения как-то приутихли. И я полетела в свой недавний рай. Муж встретил нас, вроде все были рады. А спустя три дня я окончательно стала взрослой реалисткой: он признался, что совсем недавно развелся с арабкой и что отнял у нее сына, которого сейчас воспитывает его мать. Было чувство, что меня раскрошили. Боль за себя, за моего малыша. За надежды и иллюзии. Как он мог! После всего! После своих клятв! Мой разум отказывался это признавать. Несколько дней я находилась в состоянии плача с небольшими перерывами. Муж, испытывавший вину сразу после признания, уже злобно покрикивал: «Прекрати, дура! Меня заставили, и я не виноват, поняла? Будешь реветь – я тебя побью!»…

После знакомства с его родителями, ради которого мы поехали в Сирию, остались вполне определенные впечатления. Вся родня уговаривала меня простить его, ведь та девушка оказалась «плохой, недостойной, и вообще, ее уже тут нет», «что поделаешь, отец заставил». Отец действительно его заставил. А у него не хватило духу рассказать обо мне, о том, что у него уже есть жена, его любимая из России. Все в родне ждали, что я приму ребенка, но я так и не смогла даже взять его на руки – я физически не могла принять как норму то, что он вообще появился на этот свет, РЕБЕНОК МОЕГО МУЖА, НО НЕ МОЙ. Осознание и принятие этого факта пришло только через несколько лет. За это время у меня стали появляться седые волосы, частые боли в сердце и мигрени – в 23-то годочка. Пока мы жили у его родителей, они, не спрашивая меня, сделали моему малышу обрезание. Я плакала, меняла окровавленные памперсы своему истощенному антибиотиками и неприятием незнакомой арабской пищи ребенку, тоже плачущему от ужаса и боли. Я до сих пор помню его тонкие дрожащие ножки, когда он пытался идти и не мог от боли это сделать. Господи, думаю я, вспоминая это зрелище, если бы наши молодые мамочки, выступающие в защиту нового «заворота» – обрезания своих детей, представляли себе, какие страдания приходится переносить ребенку! И ради чего!

Муж почти все время проводил со своими сестрами и остальной родней. Был Рамадан, они просто спали весь световой день и ели и орали все ночи до рассвета. Я старалась изо всех сил сохранить режим своего сына: спать ночью и бодрствовать днем. Муж презрительно фыркал в ответ на мои замечания о том, что ребенку нужна прежняя жизнь. Особенно он озлобился, когда понял, что я не воспылала любовью к другому его ребенку, – он постоянно шипел мне: «Запомни, для меня самые важные люди на свете – это мои родители, сестры и мой маленький брошенный сын».

Когда я общалась с его сестрами, узнала многое. Они охотно, но под большим секретом, рассказывали мне, как их брат – мой муж – был жесток по отношению к своей бывшей жене, как он, поскольку женился на ней по принуждению, целый год срывал на ней, беременной, свою злость, унижал и периодически бил в присутствии его матери, отчего ребенок родился слабым и болезненным – за что он, кстати, вины своей не чувствует. Как он в конце концов вынудил ее сделать какой-то посторонний звонок и вменил ей в вину, что она ему «решила изменить», и тем самым добился развода. Она же, узнав, что наконец-то освобождается из этого ада, даже согласилась отдать ребенка, только бы уехать. Так же он был жесток по отношению и к ним. То есть он в разговорах с посторонними всячески возносил и хвалился ими, но с ними лично обращался плохо. Я еще подумала – неужели хуже, чем со мной?..

Жизнь их родни – и, видимо, всего их сословия – проходила в какой-то сплошной лжи. Врали все, всегда и во всем. Можно было сказать одно, сделать другое и с невинными глазами потом утверждать, что именно так они и говорили. Любимая фраза, оправдывающая абсолютно любые неблаговидные поступки: «Я ничего не могу с собой поделать – таким меня сотворил Аллах».

Сестры месяцами сидели дома и жирели с малых лет от изобильной пищи, бесконечного сидения перед телевизором и недостатка движения. Сестер у него четыре – и все они жили в одной комнатке, в два раза меньшей, чем комната их брата. Это несмотря на то, что отец их очень богат и мог позволить себе выстроить по отдельной светлице для каждой дочки. Все женщины из его родни – тетки, сестры – жили с какой-то безусловной смиренностью перед участью существ, с которыми можно обращаться плохо. Если у мужа все плохо – виновата жена. Если пришла беда в дом – виновата жена. Или сестра, смотря кто оказался рядом. Если брат считает нужным побить сестру, мать не имеет права заступиться. И это образ жизни, который никто не собирается менять. Уже тогда это мне не нравилось, и я стала задумываться: а нужен ли мне тот ислам, который мне так терпеливо навязывают?