«Эдит» отнесло немного вниз по течению. Этого я и хотел. Теперь Гербрухт скомандовал гребцам по правому борту сделать гребок. Ничего подобного он бы не приказал, если желал бы бережно подвести корабль к берегу. Потому что вместо того, чтобы тихо ткнуться носом в гальку, «Эдит» развернулась вниз по течению, которое медленно потащило ее в сторону моря. Делая вид, что всполошился, фриз крикнул гребцам навалиться на весла всем вместе.

– Ну, сильней давай!

Когда «Эдит» рванулась вперед, он резко взял рулевое весло на себя, и я почувствовал, как судно поворачивается к берегу.

– Давай! – заорал Гербрухт. – Еще разок!

Он отлично справился.

Тем временем Финан, а точнее, Берг, бывший у ирландца за рулевого, неприметно провел «Ханну» вверх по течению при помощи исключительно легких, ленивых гребков и расположился шагах в пятидесяти-шестидесяти от нас. Теперь он развернул длинный корабль и тоже направил к берегу.

– Навались! – слышал я приказ Берга. – Навались!

– Еще разок! – ревел Гербрухт. – Ну же!

Длинные весла согнулись в последнем усилии, и штевень «Эдит» заскрежетал по камням. Она замерла, и кольчужные воины появились из трюма, перебираясь мимо гребцов и спрыгивая на берег. Парни Финана сыпались с носа «Ханны». Своими преднамеренно неловкими маневрами мы сумели взять Иеремию и его людей в клещи, тем временем мой сын, видя нашу высадку, стал резко набирать ход, направляя «Стиорру» к пирсу, расположенному в доброй половине мили вверх по течению.

– Епископ нужен мне живым! – напомнил я своим. – Живым!

Я покинул корабль почти последним. Плюхнулся в мелкую воду и едва не упал, но Видарр Лейфсон, один из моих норманнов, ухватил и поддержал меня. Рорик подал мне шлем. Щит я брать не стал. Преодолевая последние несколько футов до берега, я выхватил Вздох Змея, но сомневался, что он мне понадобится. Ему еще многое предстоит, и скоро; но сейчас, на этом берегу, мои дружинники отлично справлялись сами. Люди Финана находились выше по течению от воинов Иеремии, а мои ниже, и общие наши силы намного превосходили числом его дружинников. Будь у Иеремии хоть капля ума, ему следовало бы обратиться в бегство в ту же секунду, как он увидел, что происходит. Большая часть его людей не имела щитов и кольчуг, а визжащие дети и женщины только усиливали хаос. Однако Иеремия просто таращился на нас, а затем заорал, грозя своим посохом небу:

– Покарай их, Господь! Покарай их!

Трое из его учеников по ошибке приняли молитву за приказ и бросились на нас, но мои парни были готовы к бою, даже хотели его, изголодавшись по битвам. С галечного пляжа послышались звуки схватки, звон клинков. Каждому из бойцов Иеремии противостояли по меньшей мере двое моих. Я видел, как мечи отражают удары копий, как они вонзаются в туловища и врубаются в шеи, слышал злобный рык моих воинов, безжалостно кромсающих эту троицу. Женщины визжали, глядя, как их мужчин убивают.

Кое-кто из толпы – более сообразительные, чем погибшие, – побежали к старому монастырю на холме, но воинам Финана достаточно было взобраться на поросший травой берег, чтобы преградить им путь. Все закончилось в считаные мгновения. Три окровавленных трупа валялись на пляже, а остальной народ согнали к месту, где стоял на коленях Иеремия, взывающий к своему Богу.

– Пошли святых ангелов твоих, Господи! – завывал он. – Охрани рабов твоих! Вырви языки врагов твоих и ослепи очи их! Отомсти за нас, о Господи, отомсти за нас и спаси!

Тем временем его воины бросали оружие. Некоторые, подобно Иеремии, тоже опустились на колени, однако, в отличие от него, не для молитвы, а в знак покорности.

Я взглянул вверх по течению и увидел, что мой сын захватил «Гудс Модер». Я полагал, что пленить этот корабль даже важнее, чем пленить самого Иеремию. Поняв, что его обхитрили, чокнутый епископ взывал к помощи со стороны сил небесных.

– Пусть черви пожрут их потроха, о Господи! – визжал он. – А опарыши поселятся в их мочевых пузырях! Они отвратительны в глазах твоих, о Господи, так раздави их своей мощью! Пошли светлых ангелов твоих в отмщение за нас! Сгнои плоть недостойных и сокруши их кости! Будь милосерд, Господь! Будь милосерд!

Я направился к нему, галька хрустела под моими сапогами. Никто из людей епископа не попытался меня остановить.

– Испепели их неугасимым огнем, Боже! Утопи в вонючих испражнениях дьявола! – Обращенные к небу глаза Иеремии были плотно зажмурены. – Пусть Сатана наблюет им в глотки и скормит их мерзкую плоть псам своим, Господи! Накажи их, Боже! Покарай! Молю Тебя о том во имя Отца, и Сына Его, и…

– …и еще одного, – закончил я за него, стукнув плашмя клинком Вздоха Змея по его плечу. – Здорово, Иеремия.

Он открыл свои голубые глаза, посмотрел на меня, помедлил с удар сердца, затем предъявил мне улыбку чистую, как у младенца.

– Здравствуй, господин. Как любезно с твоей стороны навестить меня.

– У меня к тебе разговор.

– Как замечательно! – расцвел он. – Я люблю слова! Люблю! А ты, господин, любишь слова?

– Ага, – сказал я и коснулся лезвием меча его впалой щеки. – И мое любимое слово – «банахогг».

Это означает «смертельный удар», и я усилил его звучание, уткнув епископу в лицо Вздох Змея.

– Это замечательное норманнское слово, господин, – пылко заявил Иеремия. – Самое замечательное слово. Но из всех норманнских слов мне больше всего нравится «тилскипан». Как думаешь, мы можем прийти к тилскипан?

– Ради этого я и прибыл, – сообщил я ему. – Чтобы прийти к соглашению с тобой. А теперь поднимайся.

Нам предстояли переговоры.

– Нет, господин! Нет! Нет! – рыдал Иеремия. Слезы катились из этих удивительно голубых глаз, сбегали по глубоким морщинам и исчезали в короткой бороде. – Нет, прошу тебя! Нет!

Последнее «нет!» было стоном отчаяния. Он стоял на коленях, сцепив в мольбе руки, и смотрел на меня, судорожно вздыхая.

В ночной церкви ярко вспыхнуло пламя. Языки его взметнулись, поплясали с минуту, затем опали.

– Что это, по твоим словам, было? – спросил я.

– Ложка Иакова, господин.

– Теперь она превратилась в пепел, – радостно заявил я.

– Иаков размешивал этой ложкой похлебку для Исава, – сообщил Иеремия между вздохами.

Ложка, грубо вырезанная из древесины бука, превратилась в белый пепел в очаге с каменным углем – тот освещал и обогревал собор Иеремии. Еще немного света давали свечи в алтаре, но за окнами царила непроглядная, темная ночь. Здание, которое он настойчиво именовал собором, было каменным храмом, построенным давным-давно, задолго до моего деда, и некогда являлось важным для христиан местом. Но потом пришли даны. Монахов перебили, церковь и монастырь стояли в руинах до тех пор, пока тут не поселился Иеремия. Тогда он еще звался Дагфинром и был дружинником у Рагнара Младшего. Но однажды утром дан пришел голым в большой зал в Дунхолме и заявил, что отныне он сын христианского Бога и принимает имя Иеремия. Он потребовал, чтобы язычник Рагнар поклонялся ему. Брида, женщина Рагнара и ненавистница христиан, желала предать Дагфинра смерти, но Рагнар, приняв во внимание долгую его службу, сжалился над безумцем и отправил его с семьей на развалины монастыря, наверняка полагая, что этот чокнутый дурак долго не протянет. Но Дагфинр выжил. Безземельные, изгои, не имеющие хозяина воины, начали стекаться к нему и клясться в верности, и так он превратился в правителя Гируума и окрестных земель. Ходила молва, что вскоре по прибытии на руины Иеремия собрался выкопать колодец, но вместо воды обнаружил серебряный клад, спрятанный монахами Гируума. Не знаю, правда это или нет, но ему хватило денег, чтобы прикупить «Гудс Модер» и обзавестись флотилией шаланд, которые добывали близ устья реки сельдь, треску, лосося, щуку и мерланга. Рыбу коптили или засаливали и продавали по побережью. Брида, ставшая на деле правительницей Нортумбрии после смерти Рагнара, Иеремию не трогала. Либо распознала в нем эхо собственного безумия, либо, что более вероятно, забавлялась возмущением настоящих христиан и дурацкими выходками Иеремии.