Так что я решил махнуть к Дорин и позвал с собой отца.

— Отлично, — сказал он. — Я тебя прихвачу.

Я-то думал швырнуть ему косточку — а он, судя по всему, вовсе не нуждался в моем участии.

В назначенное время отец подкатил к моему дому, и я увидел, что он довел-таки до ума «катлэсс», сделав и ходовую, и все прочее. Когда трогались от светофоров, было ощущение, будто взлетает самолет.

— Надо отхонинговать цилиндры, — бросил отец.

— Будешь растачивать?

— Может быть, — хитро улыбнулся он.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Я, знаешь ли, уже все прикинул. Сейчас там прокладка головки блока на четыреста шестьдесят, а мне удалось надыбать на пятьсот пятьдесят. — И он еще раз с ревом газанул.

Отец привел в порядок бухгалтерские дела Картрайта, разобрался с его кредитом и в итоге экономил для заправки по шесть штук баксов в месяц. Нервозности его как не бывало — он уже не напоминал зажатую в угол крысу, как в первые дни после освобождения.

Я затащил его в ресторанчик с мясной кухней, о котором уже упоминал, когда мы в первый раз ездили вместе пообедать. По пути отец сообщил, что успел сдружиться с парнем из Совета по финансовой отчетности штата Виргиния.

— Нашел его в «Гугле», — объяснил он.

Неплохо. Так, глядишь, и получит возможность сдать экзамен — если, конечно, за два года после тюрьмы не попортит себе досье. С последним пробным тестом он отлично справился.

На сей раз я не заставлял отца оправдываться. Кто я такой, в конце концов, чтобы его судить? Сам я попал в такой переплет, в сравнении с которым его кража со взломом была все равно что переход улицы в неположенном месте. Я никак не мог собраться с мыслями, чтобы понять, о чем конкретно я хочу его спросить. Мне просто хотелось поскорее пройти этот тягостный период колебаний и принять наконец-то решение.

Однако сразу, как подали кофе, отец первый об этом заговорил:

— О чем ты так напряженно думаешь, Майк?

— Что, заметно?

Отец кивнул:

— Ты грызешь ногти — а это выдает тебя с самого детства. Я не собираюсь тебя… В смысле, мы можем поговорить об этом, когда тебе захочется. Я, к сожалению, в последнее время в такой запарке. К тому же после тюрьмы малость загрубел, одичал — там, в Алленвуде, как-то и не с кем по душам разговаривать.

— Никаких сверхсекретных замков я не взламывал, но вот насчет бесплатного сыра ты был абсолютно прав. Я угодил в переделку.

В его кармане затрезвонило.

— Черт, извини. Это меня, — сказал он и потянулся в карман, чтобы выключить сотовый. — Будильник. Мне пора домой, отмечаться.

Этот парень и впрямь шагал в ногу со временем.

Миновав гигантского клоуна возле винной лавки, мы проехали к отцовскому трейлеру за автозаправкой, и он отзвонился в службу надзора за условно освобожденными. Обернувшись от телефона, отец обнаружил меня возле висевшего на стене вагончика плана строительства, который я с интересом разглядывал. Старые затрепанные листки являли взору проект трехкомнатного дома от дизайнерской конторы «Крафтсман», и выглядели ужасно знакомыми.

Отец молча ждал, пока до меня дойдет. Я сообразил наконец, где видел эти листки и почему при виде клоуна у дороги у меня всякий раз мурашки пробегают. Когда я был маленьким, отец привозил меня на это место, к стоящему среди деревьев трейлеру, когда здесь еще не было автозаправки. У него уже тогда висели эти проекты, и он мне показывал тот участок, где построит дом для мамы и меня. Это было как раз перед тем, как его упекли на двадцать четыре года.

— Ты продал участок Картрайту?

— Ага. Нам нужны были деньги.

— И он тебя нажег?

— На шестьдесят процентов стоимости или около того. Но у меня тогда не было выбора. Мне надо было его продать, пока меня не посадили.

То есть человек обслуживал бензоколонку в том самом месте, где когда-то хотел обустроить свой маленький рай?

— Извини, пап.

— Не стоит теперь из-за этого переживать.

— Я сильно влип, отец.

Он облокотился на стол возле меня:

— Обычно это по моей части.

Я вспомнил слова Хаскинса насчет того, как опасно знать компромат на Генри Дэвиса. Своей гибелью судья подтвердил это правило. Я не хотел без острой необходимости посвящать кого-либо в этот вопрос, а уж тем более условно освобожденного человека, пытающегося наладить честную жизнь. Поэтому я представил отцу радиоверсию того, что произошло.

— Это связано с моей работой. Они хотят, чтобы я держал рот на замке насчет некоторых их делишек.

— Скверных делишек?

Я кивнул.

— И насколько скверных?

Я кинул взгляд на газету, что, раскрытая, лежала на кухонном столе. Репортажи о без вести пропавшем члене Верховного суда уже обосновались на передней полосе. Газетчики были, кстати, сильно далеки от действительности. Да и в интернете народ высказывал разные непристойные версии, которые, разумеется, тоже не имели ничего общего с жуткой правдой.

— Ужасных. Большего я не могу тебе сказать.

Отец поморщился, провел рукой по волосам.

— Расскажи, — сказал он, подумав с минуту. — Разнеси об этом всем, как сорока. Все расскажи. Это единственный путь.

Как свойственно многим людям, я обратился за советом, который сам хотел услышать. Наверное, поэтому мне так не терпелось переговорить с отцом — с живым примером того, как держат язык за зубами. И тут вдруг он вдохновляет меня пойти по неспокойному, но правильному пути, от которого мне как раз хотелось отбрыкаться. Честность во мне уже начала склоняться к дружбе с мнимой респектабельностью, с моей карьерой у Дэвиса.

И тут на тебе! Какая, скажите, польза от дурного отцовского влияния, если он наставляет тебя на праведный путь?

— Но ведь ты так и не заговорил, — напомнил я.

— Я — нет.

Я разочарованно вздохнул.

— Почему, думаешь, я все эти годы молчал как рыба? — спросил отец.

— Ты не переворачивай, — с досадой сказал я. — Ты защищал друзей. Это все равно что кодекс чести… воровской чести.

— Господи, Майк, — помотал он головой. — Из-за этой чепухи я бы ни за что не оставил ни маму, ни вас маленьких. Это я как раз и пытался тебе сказать в последнюю нашу встречу. Самая моя большая ошибка была не в том, что я доверился соседским прощелыгам, а в том, что я поверил честным людям.

— Что тогда произошло?

— Это не важно. И дело было не в том, говорить или не говорить. Вопрос был, как надо поступить. В тюрьму я сел не для того, чтобы покрыть сообщников. Я защищал свою семью. И у меня не было другого выбора. Просто поверь мне. Такие вещи никогда хорошо не кончаются. Так что расскажи обо всем. Выбирайся из этой ямы, пока еще можешь выбраться.