Не нужно говорить, с каким вниманием общественность, и не только научная, отнеслась к церемонии вручения премий. Выверенная десятилетиями процедура, строгие черные фраки, присутствие членов нескольких королевских фамилий Европы и мальчишка, которому едва исполнилось десять лет…

Наконец, когда терпение большинства зрителей стало иссякать, слово предоставили Тиму Эзери, и зал замер, как замерли сотни тысяч людей перед экранами.

— Эту премию должен был получать мой прадед, но он физически не может сделать этого. Тем не менее, он сейчас здесь, вместе с нами, и вне зависимости от того, какие чувства или опасения такая возможность вызывает, в этом — величайшая победа человеческого разума. Мне кажется, я знаю, что бы сказал старый Арчи Эзери в эту минуту…

И мальчишка, стоящий на ярко освещенной сцене в строгом фраке и бабочке, звонким голосом, так диссонирующим со словами стихотворения, продекламировал, едва сдерживая бьющие через край эмоции:

Я скоро буду сослан в память,

В былое буду выслан я.

В пустыне прошлого, друзья,

Мой след ищите под песками.

У смерти выскользнув из рук,

Умру, уйдя от вечной боли.

Ведь я всерьез был жизнью болен,

А жизнь — смертельнейший недуг.

Но и уже истлевший в прах,

Уже сочтенный вами дважды

И трижды мертвым, я однажды

Затрепещу у вас в руках.

Взяв эту книгу, ты берешь Меня.

И если — дрожь по коже,

То знай читатель: это тоже

Тебя моя колотит дрожь.

(Из сборника «Каникулы в Нигде»)

— Ты кто? — вывел меня из задумчивости резкий, чуть гнусавый голос.

— А кого это волнует? — спокойно ответил вопросом на вопрос я. Предупреждали ведь: приехал в столицу — гав не лови, склюют. — Ну, поступать приехал, абитуриент, — продолжил словно для недоумков.

— А, оно и видно. И откуда?

Я назвал свой родной городишко, даже не подозревая, какие эмоции это вызовет у моего неожиданного собеседника.

— О-о-о! — радостно завопил он. — Ноль шансов, ты уж мне поверь на слово.

— Чего это «ноль шансов», я выигрывал областные олимпиады по математике, — нашел в себе силы возразить, и это была чистейшая правда.

— Пс-с-с! — презрительно скривил губы мой нечаянный визави. — И это все? Ладно, давай ручку, Вологда…

Он буквально вырвал из моих рук и ручку, и блокнот, на несколько секунд задумался, а потом легко изобразил на листочке несколько формул.

— Докажешь?! — спросил с нажимом и посмотрел на меня с ехидным интересом.

Теперь настал мой черед. Я честно попытался вникнуть, понять, что-то сообразить, хотя бы…

— Что-то я никак не пойму, — робко начал я минут через десять.

— Напротив, все понятно. Я же говорил — ноль шансов.

Он поднялся и развинченной походкой по какой-то замысловатой траектории направился к институтскому корпусу.

Чувство, которое охватило меня, невозможно описать словами: нестерпимая обида, горькое разочарование, стыд — все смешалось в одном чудовищном винегрете. Если человек способен хоть что-то излучать, пусть и в пресловутом лептонном поле, то я точно работал, как ядерный реактор. Желание идти на собеседование не просто прошло, его так отбило, что не хотелось ходить вообще. Если бы это было возможно, то я тут же умер бы на лавочке.

Человек с львиным лицом вынырнул из людского потока, как-то очень органично материализовавшись в непосредственной близости от меня. Густые, разметанные ветром и торчащие во все стороны волосы, как у растрепанного Бетховена, придавали всему его облику странное сходство с царем зверей.

Он удобно устроился на противоположном конце лавки, достал журнал с кроссвордом и с поразительной быстротой, словно не читая, заполнил его снизу вверх, не задержался нигде даже на секунду. Наверное, мое лицо изменилось. Перехватив мой изумленный взгляд, незнакомец в свою очередь заинтересовался записями в моем блокноте, которые сделал «вихлястый».

— А-а, — промолвил он задумчиво, словно моя бесцеремонность позволяла и ему действовать аналогично, — это любопытно.

Совершенно естественно, словно так и полагается себя вести, взял блокнот и в прежнем кроссвордовом аллюре начал писать формулы одну за другой. Минут через десять, когда я окончательно потерял представление о том, в какую область преобразований он забрался, незнакомец остановился и счел нужным объясниться.

— Вообще-то, эта задачка пока не имеет решения, — сказал он тоном, не допускающим возражения.

— Но у вас, по-моему, что-то получилось, — осторожно заметил я.

— Да, похоже, что именно так, — незнакомец выглядел несколько сконфуженным, — впрочем, это поправимо. Годом позже, годом раньше — рояли не играет. Вечно я увлекаюсь.

Лицо его и впрямь выглядело огорченным, но вскоре морщинки разгладились, и спокойное выражение лица вернулось.

— Вы здесь преподаете? — набрался смелости и спросил я, чтобы хоть как-то продолжить разговор.

— Можно сказать и так, хотя лучше в будущем времени и не обо мне.

— Как это? — совсем расстроился я, подозревая, что от огорчения перестал понимать членораздельную речь.

— Очень просто. Преподавал, преподаю, буду преподавать — суть единое действие, различие только во времени, и потому, как только человек сможет разобраться с этой краеугольной, определяющей проблемой, все сразу станет на свои места.

— Да нет, же! Софистика какая-то, чистой воды софистика, — возразил я с ненужной, наверное, горячностью. — Поступил, поступаю, буду поступать в этот институт — все это совершенно разные вещи. Более того, я уверен, что будущего времени в моем случае не будет вообще, потому что за время службы в армии из меня выбьют остатки разума…

— Ну, это частный случай на самом-то деле, хотя для индивидуума такой вариант развития событий может оказаться фатальным. — Незнакомец глянул на часы, и я поразился обилию различных кнопок и кнопочек на этом тривиальном приспособлении. — Похоже, что решение придется принимать творческое и экстренное. Давай-ка сюда свои документы.

Я, уже ничему не удивляясь, робко протянул собеседнику все свои бумаги.

— Но у меня совсем нет денег, — пролепетал я едва слышно.

— А-а! Товарно-денежные отношения? На, держи мой паспорт, не дрейфь.

Львиноликий со всеми моими документами направился к институтскому зданию.

Я некоторое время провожал его взглядом, потом на несколько мгновений отвлекся, женщина взвизгнула неподалеку, а когда обернулся, уже не нашел в толпе всклокоченной гривы. Показалось только, что мелькнул знакомый стриженый затылок и непокорный ежик между двумя макушками. Невольно поднял руку и нащупал свои «вентиляторы» на темечке. Как ни стригись и укладывай, все равно торчат, только девчонки смеются. Ах, где же вы Лизка, Светка, у меня даже под сердцем защемило.