Ирвин повернул обратно в глубь острова у Сент-Элбан-Хед, следуя по тропе, ведущей к деревне Эктон, где, ещё раз повернув, направился в Лэнггон-Мэтреверс. Что делать? И есть ли надежда на успех? Сжечь документы сейчас же и забыть о них? Соблазн, большой соблазн. Или взять их в Америку и, вероятно, стать предметом насмешек патриархов, с которыми он собирается провести неделю? Немыслимо!

Он открыл калитку сада и прошёл через небольшой участок, который Пенни отвела под фруктовый сад, а летом ещё и выращивала там овощи. В костре дымились срезанные ветки, но внутри ещё ярко краснели угольки. Так легко положить сюда документы, и они сразу же вспыхнут.

Генри Кумс, он знал, никогда не заведёт разговора об этом, никогда не спросит, что он сделал, не будет добиваться отчёта, что из этого получилось. Никто никогда не узнает, откуда появились эти документы, потому что ни один из них не проговорится. Это входит в кодекс. Из окна кухни его окликнула жена.

— Вот ты где! Чай в гостиной. Я ходила в деревню и принесла сдобные булочки с джемом.

— Прекрасно, люблю булочки.

— Да, пора мне это запомнить.

Пенелопа Ирвин, которая была на пять лет моложе своего мужа, когда-то славилась необычайной красотой, и за ней ухаживали несколько богатых мужчин. По причинам, известным только ей, Пенелопа выбрала молодого офицера разведки без средств, который читал ей стихи и скрывал под своим застенчивым видом ум, сравнимый только с компьютером.

У них был сын — единственный ребёнок, который погиб на Фолклендах в 1982 году. Они старались не думать об утрате слишком часто, разве только в его день рождения и в день смерти.

Все тридцать лет его службы в Сикрет сервис она терпеливо ждала его, когда он работал с агентами, находящимися в СССР, или на холодном ветру в тени Берлинской стены с каким-нибудь смелым, но напуганным человеком, который пробирался через контрольно-пропускной пункт к огням Западного Берлина. Когда он возвращался домой, его всегда ожидал горящий камин и булочки. Ирвин всё ещё считал, что и в семьдесят лет жена красива, и очень любил её.

Он сидел, жуя булочку, и смотрел на огонь.

— Ты опять уезжаешь, — тихо сказала она.

— Думаю, я должен.

— Надолго?

— О, несколько дней в Лондоне, чтобы подготовиться, затем неделя в Америке. А потом я не знаю. Вероятно, больше не поеду.

— Хорошо, со мной всё будет в порядке. В саду много работы. Ты будешь звонить, когда сможешь?

— Конечно. — Затем он произнёс: — Этого не должно случиться снова, ты знаешь.

— Конечно, не должно. А теперь допивай свой чай.

Лэнгли, март 1990 года

Первый тревожный сигнал пришёл из отделения ЦРУ в Москве. Агент «Делфи» отключился. Тишина — с прошлого декабря. Джейсон Монк сидел за столом, углубившись в изучение сообщения с телетайпа, поступавшего к нему по мере расшифровки ленты. Сначала он встревожился, позднее впал в отчаяние.

Если с Кругловым по-прежнему всё в порядке, то он нарушал все правила. Почему? Дважды сотрудники ЦРУ в Москве оставляли соответствующие знаки мелом в обусловленных местах, указывая, что в тайник положено что-то для оракула и он должен посетить это место. Дважды сигналы остались без ответа. Его не было в городе. Неожиданно послали за границу?

Если так, то он должен был передать стандартный «признак жизни»: «Я в порядке». Они тщательно просматривали журналы, в которых обычно печатали по предварительной договорённости объявления, в поисках нескольких строчек, означающих «Я в порядке» или, наоборот, «Я в беде, помогите». Но ничего не находили.

К марту создалось впечатление, что оракул стал совершенно недееспособен из-за инфаркта, или другой какой-то болезни, или тяжёлого несчастного случая. Или умер. Или его «взяли».

Перед Монком с его подозрительностью стоял вопрос, на который он не находил ответа. Если Круглова взяли и допрашивали, он должен был рассказать все. Сопротивление оказалось бы бесполезным, оно только бы продлило муки.

Следовательно, он должен выдать местонахождение тайников и зашифрованные знаки мелом, извещавшие ЦРУ, что пора забирать пакет с информацией. Почему в этом случае КГБ не воспользовался этими меловыми значками, чтобы поймать американского дипломата с поличным? Совершенно очевидно, что так и следовало поступить. Это был бы триумф для Москвы, в котором она так нуждалась, потому что в остальном всё шло так, как хотели американцы.

Империя Советов в Восточной Европе разваливалась на части. Румыния казнила диктатора Чаушеску; ушла Польша; Чехословакию и Венгрию охватили открытые восстания; в ноябре предыдущего года рухнула Берлинская стена. Поймать американца во время шпионской акции в Москве означало бы в какой-то степени уравновесить тот поток унижений, которым подвергался КГБ. Однако ничего не происходило.

Монк мог сделать только два вывода. Или бесследное исчезновение Круглова — несчастный случай и это прояснится позднее, или КГБ прикрывает своего информатора.

* * *

Соединённые Штаты — страна изобилия, в ней не последнее место занимают неправительственные организации, или НПО. Их тысячи. Сюда входит множество организаций, начиная от трестов и кончая фондами для исследовательских работ по самой различной тематике, иногда труднодоступной для понимания. Существуют центры политических исследований, «мозговые центры», группы содействия тому и этому, советы для распространения чего-то и фонды, которые почти невозможно перечислить.

Деятельность некоторых связана с исследовательскими работами, других — с благотворительностью; третьи занимаются индивидуальной пропагандой, лоббированием, рекламой, расширением знаний общества в одной области или контролем за их ограничением в другой.

В одном только Вашингтоне находится до тысячи двухсот НПО, а в Нью-Йорке — на тысячу больше. И у всех у них есть фонды. Некоторые финансируются, по крайней мере частично, деньгами налогоплательщиков, другие — за счёт завещанного им имущества давно умерших людей, третьи — частной промышленностью и торговлей, четвёртые — донкихотствующими, покровительствующими или просто ненормальными миллионерами.

Эти организации дают приют учёным, политикам, бывшим послам, филантропам, бездельникам, а иногда и маньякам. Но у всех есть две общие черты: они признают своё существование и где-нибудь имеют собственное помещение. Все, кроме одной.

Вероятно, благодаря своей малочисленности и закрытости, достоинствам его членов и абсолютной невидимости летом 1999 года совет Линкольна обладал исключительным влиянием.

При демократии власть — это влияние. Только при диктатуре грубая власть может существовать в рамках закона. Неизбранная власть в демократическом обществе, следовательно, заключается в способности влиять на механизм выборов. Этого можно достичь, мобилизуя общественное мнение проведением кампаний в средствах массовой информации, настойчивым лоббированием или прямыми финансовыми вложениями. Но в чистейшей форме такое влияние может заключаться просто в тихом совете, полученном в избирательном органе от неоспоримых опыта, честности и мудрости. Это называется «тихое слово».