– Осторожнее, садж, – говорит мне башенный по внутренней связи, когда я до пояса высовываюсь через верхний люк, потом сажусь, свесив ноги вниз, и вытягиваю наверх свою винтовку. – Стреляют часто, сволочи. Первый взвод сегодня два раза доставали.

– Учи ученого, – ворчу я, оглядываясь в непроницаемые заросли. Постоянное напряжение в ожидании неминуемого сюрприза – пули, мины-ловушки или какой-нибудь экзотической заразы – изматывает до полного равнодушия и притупляет чувство самосохранения настолько, что, когда надо выбрать – сидеть в невыносимой тесноте и безопасности железных стен или с риском для жизни глотнуть свежего воздуха, – выбираешь последнее. Хотя свежим этот воздух, пропитанный паром выхлопов пополам с густой едкой пылью, от которой на зубах скрипит, несмотря на все фильтры, назвать можно только в сравнении со спертой душной атмосферой под броней.

Четвертые сутки мы ползем и ползем в глубину Тринидада. Просеки в диких джунглях сменяются полями, иногда рисовые чеки с зеленой вонючей водой тускло блестят на солнце, ползут мимо нищие деревушки – мы обходим их стороной, потом снова джунгли, потом опять поля со скудной растительностью – почва Тринидада плохо родит без специальных сложных удобрений, а где их взять нищим крестьянам? Потом мы вползаем за колючку очередного опорного пункта, выстраиваемся рядами, включаем радужные пузыри силовых полей и обустраиваемся на ночь. Наш контроль над территорией простирается на пару километров вокруг колючих спиралей. Ну от силы еще на пару, если учесть воздушных наблюдателей. Для тех, кто сдуру или по службе отлучится дальше, начинается волшебная страна, где не действуют законы бытия и где люди бесследно исчезают среди бела дня.

Сидим вдоль борта «Томми», силовое поле вокруг – волшебный щит от окружающей дряни, мы впервые за много часов можем снять шлемы и подышать нормальным воздухом. Ем, не чувствуя аппетита, совершенно механически. Наши рационы, если вдуматься, сделаны из одного и того же, лишь химические добавки придают им подобие разнообразного вкуса, но капризное тело трудно обмануть, усталые вкусовые рецепторы все неохотнее поддаются на нехитрый обман, и вот уже мы перекатываем во рту не тунца или курицу, а самое настоящее дерьмо по вкусу и запаху, разве что происхождение этого дерьма искусственное, оно выращено в гидропонных чанах из генетически модифицированных дрожжей в вонючем сложносбалансированном бульоне. То, что наша еда содержит «все необходимое для нормальной жизнедеятельности в экстремальных условиях», не делает ее более желанной.

– Жрем дерьмо, перевариваем дерьмо, высираем дерьмо, мать его, – ворчит Паркер. – Я только не пойму никак – не проще сразу вываливать его в гальюн, минуя желудок?

– Не трави душу, – говорит, облизывая ложку, Нгава. – Лучше такое дерьмо, чем пустой желудок. Тебе голодать не приходилось, видимо.

– Лучше голодать, чем такое жрать, собака ты помоечная, – огрызается Паркер.

– Посмотрел бы я на тебя, когда ты неделю на воде да траве посидишь, – не сдается Нгава. Его глаза, ярко-белые на черном лице, сверкают в полутьме.

– Заткнулись, оба! – приказываю я, враз гася начинающуюся перепалку.

– Смотри туда!

Нгава тычет рукой в темноту, потом берет свой недоеденный брикет и, широко размахнувшись, зашвыривает его как можно дальше. Пузырь силового поля на мгновение вспыхивает яркими точками в месте, где пролетает липкий комок. Он падает где-то за заграждением, среди минных полей, и тут же в темноте слышится шум яростной схватки. Возня и сдавленные крики привлекают внимание наблюдателей. Осветительная люстра распускается в высоте, заливая неживым белым светом изрытый траншеями холм над нами. В этом свете мы завороженно смотрим, как расползаются от проволоки, подальше в спасительную темноту, бесплотные маленькие тени – дети из недалекой деревушки. Пулеметчик с вершины холма за нами бьет по ним короткими очередями, то ли выполняя инструкции, а скорее от скуки, для развлечения. На войне туго с досугом. Одна из теней корчится, прошитая тяжелыми пулями. Тоскливый вой смертельно раненного зверька хватает за душу.

– Они что, за жратвой по минному полю приползли? – спрашивает удивленно Калина.

– Нет, на тебя, придурка, полюбоваться, – отвечает Нгава. – Они тут все жрут – крошки с обертки слизывают, банки выпаривают, вот такой объедок, как у тебя, – ужин для целой семьи. То, что тебя учили жрать на курсах выживания, для них нормальная еда. Личинки, змеи, лягушки, молодая кора, грибы местные. Это если повезет.

– Ни хрена себе… – потрясенно выдыхает кто-то.

– Интересно, почему часовые их к колючке подпускают? – задумчиво вопрошает Трак.

– Для прикола, непонятно, что ли? – отвечает Нгава.

Такие маленькие сценки помогают нам четче понимать то, что мы тут делаем. Стирают последние сомнения. Наши лишения на фоне повседневной обыденной жизни местных жителей – просто легкие бытовые неудобства, мелкие трудности. Мы для местных – грозные посланцы великой страны, где хлеб растет на деревьях, они боятся нас почти так же, как «лесных братьев», а ненавидят еще больше – в сознании, задавленном постоянным голодом и ежесекундной борьбой за выживание, нет места для многих богов, туда едва вмещается вера отцов, и острое чувство несправедливости – «им все, а нам – ничего?» – не позволяет им смириться с неизбежным. И они жрут наши огрызки, вымаливают крошки, а по ночам охотно помогают «лесным братьям» проходить через минные поля, на которые у них чутье звериное, за горсть гнилых сухарей волокут на себе их груз или копают ямы-ловушки на маршрутах патрулей. И мы тут – вовсе не для мифической «конституционной законности», они и слов-то таких не знают, да и мы тоже, мы тут для того, чтобы, не повредив промышленную инфраструктуру, уменьшить чернявое поголовье до разумного минимума, необходимого для ее нормального функционирования. Трудно расставаться с иллюзиями, и голова от таких мыслей болит нещадно, и в сон клонит, но они все равно прорываются, когда видишь, как гравитационная бомба по наводке со спутника превращает трущобную деревушку из пальмовых листьев и упаковочного пластика в воронку с озером мутной лесной воды.

10

Басовитый рев тревожного баззера выгоняет нас под дождь. Низкий вибрирующий звук осязаемо плотен, он растекается с холма позади нас, напрочь глушит ночной концерт окружающих джунглей, и даже лязг вынимаемого из захватов оружия еле слышен. Толком не проснувшись, разбегаемся по чужим окопам. С ходу прыгаю в черную дыру, ноги проваливаются в жидкую грязь по щиколотку, в попытке сохранить равновесие хватаюсь за мокрую глину бруствера, бруствер не дается, скользит, я самым постыдным образом валюсь на бок, собирая спиной всю осклизлую мерзость, что струится по стенке окопа, и быть бы мне рылом в грязи, но чья-то рука подхватывает меня за плечевой ремень, и я обретаю устойчивость.

– Не утони, братан! – кричит зеленая мокрая темнота, и я узнаю в ней с головой закутанного в пончо местного часового – база морской пехоты «Маракажу», Первый батальон Пятого полка, устроившегося ногами на каком-то деревянном обрубке. Ствол его винтовки прикрыт полой, черный приклад торчит под углом в небо, влажно блестит в редких звездных отсветах.