И всё же «материалы „трофейного дела“ свидетельствуют о том, что Жуковым из Германии было вывезено значительное количество мебели, произведений искусства и другого трофейного имущества в своё личное пользование. При обыске у Жукова было изъято 17 золотых часов и 3, украшенных драгоценными камнями, 15 золотых кулонов, свыше 4000 метров ткани, 323 меховых шкурки, 44 ковра и гобелена, 55 картин, 55 ящиков посуды, 20 охотничьих ружей и т. д. Имущество было вывезено из дворцов Германии».

Об этом пишут и биографы Жукова.

А вот что написал сам Жуков в объяснительной записке на имя секретаря ЦК ВКП(б) Жданова: «Я признаю себя очень виновным в том, что не сдал всё это ненужное мне барахло куда-либо на склад, надеясь на то, что оно никому не нужно. Я даю крепкую клятву большевика — не допускать подобных ошибок и глупостей. Я уверен, что я ещё нужен буду Родине, великому вождю т. Сталину и партии».

Когда следователи будут допрашивать генерала Крюкова, тот наговорит и не такое: «Все мы старались перещеголять друг друга, на все лады восхваляя Жукова, называя его новым Суворовым, Кутузовым, — и Жуков принимал это как должное. Но особенно ему нравилось то, что Русланова прилюдно стала его называть Георгием Победоносцем». Стиль «признаний», разумеется, принадлежит следователям.

При обыске сотрудники МГБ изъяли у генерала Крюкова и Руслановой: два «мерседеса» и «хорьх-951» (на «хорьхах» этой модели ездили Розенберг и тонкий ценитель хороших и дорогих вещей Геринг), 107 килограммов серебряных изделий, 35 старинных ковров, гобелены, антикварные сервизы, меха, мраморные и бронзовые скульптуры и статуэтки, 312 пар обуви, 87 костюмов, а также 78 оконных шпингалетов, 16 дверных замков и 44 велосипедных насоса, 140 кусков мыла, 47 банок гуталина, 50 пар шнурков…

Что касается бриллиантов и коллекции картин, то это — тема особая.

Взятие трофеев было узаконено приказом Сталина от 9 июня 1945 года. Солдатам разрешили отправлять домой определённое количество посылок, а также иметь ручную кладь при выезде к месту жительства после демобилизации. Генералам — бесплатно по «мерседесу» или «опелю», офицерам — по мотоциклу или велосипеду. Офицерам продавали по низким ценам ковры, меха, сервизы, фотоаппараты. Полковники могли купить автомобиль.

Трофейная лихорадка захватывала армию-победительницу, как заразная болезнь. Разъедала дисциплину и дух, разлагала особо прочные, казалось бы, её звенья — офицерство.

Самые стойкие, для кого суворовские заветы были превыше всего, пытались лечить «больных» порохом и свинцом. Известны жестокие меры командующего 1-м Украинским фронтом маршала Конева, который приказывал расстреливать насильников и мародёров перед строем. И эти меры имели действие. Конев вспоминал, что, когда однажды заглянул в «тридцатьчетвёрку» одного из своих гвардейских корпусов, то из-за барахла не увидел в боевой машине танкистов. В бой идти в таких машинах было нельзя, и он тут же приказал командиру корпуса привести технику и вооружение в боевое состояние.

Александр Твардовский позже напишет:

И уже если обратились к поэту, то и доверимся ему. Вот что дальше в этой же главе «Книги про бойца» пишет проницательный поэт. Напомню: солдаты идут по немецкой земле, к Берлину, и встречают соотечественницу, женщину, солдатскую мать.

Как видите, Василий Тёркин со своими товарищами свой суд судил и «мать солдатскую» одаривал не со своего плеча — с немецкого. Но этот трофей был справедливым. Потому что немец отнял у людей гораздо большее. Грабил, жёг, насиловал, убивал. Не всё, украденное и порушенное оккупантом, можно было восстановить даже за счёт богатой Германии.

Горе побеждённым, говорили древние римляне. Немцы римскую культуру знали хорошо. И себя считали духовными наследниками Римской империи. Горе побеждённым!

Но 44 велосипедных насоса и 47 банок гуталина…

Ну да бог с ними, со шнурками и насосами. Не устояла душа победителя, не удержалась в рамках заветов великого Суворова.

Пора перейти к вещам и предметам более, так сказать, благородным…

Коллекционированием дорогих вещей Русланову увлёк Михаил Гаркави. Собрание живописи русских художников конца XIX — начала XX века она тоже в основном сформировала до войны. Люди, бывавшие в её довоенной квартире, отмечали несомненный вкус, с которым певица разместила на стенах коллекцию картин. Она гордилась своими приобретениями (живописью) и с удовольствием демонстрировала их гостям. Говорила:

— Они помогают мне петь, навевают настроение. Об этих полях, об этих лесах и реках, об этих малявинских русских женщинах я и пою.

Всего у Руслановой в её коллекции было 132 картины. Следователи МГБ при аресте составят примерный реестр. Из него-то и узнаем мы, что в собрании певицы было четыре работы Михаила Нестерова, пять — Бориса Кустодиева, семь — Константина Маковского, пять — Ивана Шишкина, четыре — Ильи Репина, три — Василия Поленова, две — Валентина Серова, три — Филиппа Малявина, две — Михаила Врубеля, три — Константина Сомова, три — Ивана Айвазовского, по одной картине Василия Верещагина, Виктора Васнецова, Василия Сурикова, Павла Федотова, Василия Тропинина, Исаака Левитана, Ивана Крамского, Карла Брюллова, Генриха Семирадского, Григория Мясоедова, Константина Юона и др.

В последние годы, когда пресса увлеклась публикациями «разоблачительного» характера, касающимися известных лиц нашей отечественной истории, некоторые издания и авторы не забыли своею милостью и нашу героиню. Писали, не дрогнув ни единым нервом, вот такое: «У генерал-лейтенанта Владимира Крюкова и его жены, певицы Лидии Руслановой конфисковали …132 картины русских художников, ранее похищенных нацистами из советских музеев…»

Можно допустить (хотя следователи МГБ не смогли доказать ни одного случая незаконного приобретения), что некоторую, незначительную, часть своего собрания живописи Русланова действительно привезла из Германии. Документы на покупку картин она хранила всю жизнь и впоследствии, когда вернётся из тюрьмы и добьётся полной реабилитации, почти всю коллекцию вернёт. За исключением нескольких работ, разворованных «по дороге» из МГБ в Третьяковку, по всей вероятности, следователями. Правда, несколько работ она подарит Третьяковке — видимо, в благодарность за то, что сохранили всё остальное.