Санек вдруг увидел маленькую нарядную церковь. Вот это хорошо, это кстати! Зайти, что ли, свечку поставить? В благодарность, так сказать, за чудесное избавление. Хоть и был Санек человеком неверующим, но все-таки… Вдруг там что-то есть? Лучше уж подстраховаться.

В церкви было пусто и гулко. Санек купил свечку у какой-то тетки в черном, низко повязанном платке и вошел. Почему-то в первый миг он оробел, неумело перекрестился (бабка-покойница учила, когда он маленький был, но все позабыл с тех пор) и направился к самой большой иконе, изображающей молодого еще мужика с короткой бородкой. Христос, наверное… Типа он тут самый главный.

Санек подошел к иконе, постоял немного, склонив голову. Но как только он хотел поставить свечку, у него почему-то ничего не получалось. Гасла свеча, хоть ты тресни! Он поднял глаза, посмотрел на иконный лик… И тут с ним произошло такое, о чем до конца жизни он будет вспоминать с душевным трепетом.

Христос смотрел на него с бесконечной печалью, жалостью, как на убогого… Но и укор был в его лице, словно Санек огорчает его безмерно. Потом губы вдруг разомкнулись, и он услышал голос:

– Пустой ты человек, Санек. Совсем никчемный. Ты что, на свет родился, чтобы кошельки по карманам тырить? Последнее ведь забираешь, не совестно тебе?

Санек опустил голову. Почему-то сейчас он вдруг вспомнил о том, как бабка рассказывала про соседку по коммуналке. В войну жили трудно, голодно, а тут еще все карточки в трамвае вытащили… И женщина, мать троих детей, вдова солдата, убитого под Сталинградом, не выдержала – повесилась. Из петли уже холодную вынули.

С тех пор прошло много лет, Санек давно позабыл и бабку, и ее пустые разговоры. Ну мало ли, что там раньше было? Моральной стороной своей профессии он никогда не заморачивался, руководствуясь известным изречением: «Без лоха и жизнь плоха». А вот сейчас ему вдруг стало мучительно стыдно. Просто как огнем жжет внутри… Санек почувствовал, как глазам вдруг стало горячо, в носу вдруг подозрительно защипало, и по щекам потекли слезы.

Он не плакал уже давным-давно, с самого детства, наверное, а сейчас, стоя перед иконой, размазывал слезы по щекам, как пацан-первоклассник, и бессвязно повторял:

– Господи… Да я… Да никогда больше… Чтоб век воли не видать…

И снова разомкнул уста Христос, и сказал:

– Грешный ты человек, но есть и грешней тебя. А сегодня ты хоть и не по своей воле, но послужил Мне. А потому Я тебя, Санек, прощаю.

Свеча вдруг вспыхнула ярким пламенем, и казалось, что в этом очищающем огне сгорает все плохое, вся прошлая жизнь…

Саня вышел из храма совершенно ошарашенный произошедшим. Теперь он шел медленно, смотря себе под ноги, уткнув нос в воротник куртки. В мыслях был полный сумбур, и Санек совершенно не представлял себе, как теперь жить и что делать дальше.

Точно он знал только одно – до конца дней он будет помнить, как говорил с ним Тот, Кто, умирая на кресте, простил раскаявшегося вора.

Лиза медленно спускалась к реке по склону холма – и не узнавала знакомых мест. Казалось, здесь произошло нечто ужасное…

Земля пересохла и растрескалась так, что стала похожа на чешую огромного древнего животного – мертвого или умирающего. Лишь кое-где торчали кустики засохшей травы. Ветер гонял взад-вперед целые столбы пыли, от нее першило в горле, слезились глаза, и даже во рту появился противный горько-соленый привкус.

Вдалеке высился старинный замок, но теперь он выглядел таким ветхим, полуразрушенным, а над покосившимся шпилем летали стаи воронья.

Деревья, которые она еще недавно видела цветущими, полными жизни, стояли голые, лишенные листьев, умирающие… На секунду ей показалось, что это и не деревья вовсе, а измученные люди в отчаянии и бессильной мольбе протягивают руки к немилосердному небу, затянутому низкими, тяжелыми тучами. Солнца было почти не видно. Только вдалеке, за рекой, полыхали ало-багровые сполохи заката, но они выглядели зловещими, словно кровавыми.

Казалось, что на маленькую волшебную страну вот-вот опустится ночь… И что-то подсказывало ей, что утро за ней уже не наступит.

Спустившись к реке, Лиза с ужасом увидела, что в ней течет черная, словно деготь, вода! Даже на вид она казалась отвратительной, ядовитой, несущей гибель всему живому. Девушка с ужасом смотрела, как по течению плывут желтые листья, мертвые рыбы и утки барахтаются в темной жиже у берега, тщетно пытаясь освободиться.

Хотелось сесть на землю и плакать от отчаяния.

И тут Лиза наконец увидела ту женщину, которую привыкла считать Хозяйкой и хранительницей этих мест, но не сразу узнала ее. Теперь она выглядела совсем иначе – неряшливой и такой старой! Седые спутанные космы в беспорядке свисали по спине, лицо избороздили морщины, и кожа стала тонкой и сухой, как пергамент.

Она сидела, кутаясь в свои лохмотья, словно нахохлившаяся птица. Тонкая сухая рука с длинными узловатыми пальцами опиралась на посох-клюку, грубо вырезанный из дерева, и казалось, что иссохшее старушечье тело настолько срослось с ним, что они составляют одно целое.

Лиза подошла совсем близко, но она даже не обернулась в ее сторону. Просто смотрела вдаль, туда, где солнце садилось в облака и багровый свет отражался в темной воде.

Лиза уселась с ней рядом на пожелтевшей сухой траве. Женщина наконец-то заметила ее присутствие. Он чуть повернула голову, и Лиза увидела, что даже ее глаза как будто выцвели, стали старческими, слезящимися, пронизанными сетью красных жилок…

– А, ты все-таки пришла.

Теперь в ее словах вовсе не чувствовалось радости. Даже голос стал другой – совсем тихий, шелестящий, словно ей трудно говорить. Казалось, что женщина тоже высохла, как трава и умирающие деревья.

– Да, – еле вымолвила Лиза.

– Зачем?

Лиза не нашлась что сказать. В самом деле, для чего она снова прошла этот путь? В страшный, может быть, даже смертный час она хотела укрыться в своем заповедном саду от опасности – а нашла отравленную пустыню. Вместо этого она спросила:

– Что здесь случилось? Почему стало… так?

– Как?

– Плохо. Страшно. Холодно. – Она поежилась от порыва налетевшего ветра.

Женщина лишь пожала плечами:

– Твой мир такой же, как ты сама. Разве ты не знаешь?

Лиза сжала губы. Ну да, опять эти нравоучения! Где она была со своей мудростью, когда она пропадала – жалкая, одинокая, полуслепая?

Словно прочитав ее мысли, Хозяйка невесело усмехнулась:

– Разве теперь ты стала зрячей? Глупая. Неужели не поняла до сих пор, что главного глазами не увидишь? – Она откинула прядь седых волос, падающую на лоб, потом вдруг спросила: – Лучше подумай: а что случилось с тобой?

Лиза вдруг заплакала. Не только потому, что поняла – Хозяйка ей помочь больше не сможет, но и потому, что ей вдруг стало безумно жалко этой маленькой цветущей страны, которую она сама же и погубила. Каким именно образом это произошло, Лиза не могла бы ответить, но сердце знало, что это так. Жаль стало эту женщину, так внезапно и страшно постаревшую, эту реку, погибших уток, засохшие деревья…