— Нерукотворный? — ухохатываюсь я, представляя это великолепие.

— Очень даже рукотворный, — быстро зыркнув в мою сторону уже без прежней мрачности говорит Ромка. — Как раз руками наших заслуженных старперов и сотворенный. Кто, ты думаешь, им всю эту байду на заказ делает? Наши преподы, которые на лекциях затирают о высоком академизме, а потом идут и лепят какого-нибудь Наполеона с криво посаженной башкой местного бандюка. И не обламывается им несоответствие пропорций и дисбаланс по композе. Зато обсирать новые направления — это они могут. Знаешь, сколько они Маринку гнобили за компьютерную графику? Интересно, какой бы ты им диагноз поставила. Потому что нормальный человек такой хероты точно не скажет. Никогда.

То, что психологи не ставят диагнозов, никак не может уложиться в Ромкиной голове, и я уже даже не пытаюсь что-то ему доказывать. Я, вообще, больше слушаю, чем говорю здесь. Потому что узнать могу много интересного.

Так, например, от того самого Костяна, в комнате которого поселил меня Ромка после очередного раза, когда мне надо было срочно бежать на последне метро, а вокруг происходило что-то интересное и так не хотелось уходить, я узнала, что больше всех на курсе гнобили как раз не Маринку. Хотя ей досталось от души, никто не спорил.

— Да ты че, больше всех вздрючили как раз Ромыча. Он когда профиль менял — с живописи на скульптуру — такой скандал был. Старый худрук его не хотел отпускать, из новых тоже никто не брал из солидарности. Потом стали угрожать отчислением — он им сам кучу заяв написал, что отказывается от всех кураторов, и полсеместра не ходил. Такое тут творил, совсем крыша поехала. Пока папка его не вмешался — насильно вернул в академию, добазарился и со старым худруком, заодно и новому на лапу отвалил. И правильно сделал, я скажу. Не важно, что Ромыч уже и с новым куратором триста раз посрался — у нас же только академ скульптура, а не то, что он хочет. Пусть хоть так. Ему без этого нельзя — без его работ, без выставок. И сам себя до ручки доведёт, и всех вокруг забибикает так, что спасайся, кто может, — извлекая из-под кровати груду цветных рулонов и коробку с инструментами для резки, увлечённо рассказывает мне Костя.

В этих рулонах и коробочке заключена вся его профессиональная жизнь: Костя — мастер по оракалу, и так, как он, пленку на рекламный макет не нарежет никто и никогда. И макеты у него самые лучшие, креативные и даже в меру эстетичные, почти без «бабуйни», которой любят украшать свои заказы рекламодатели.

Костя самый предприимчивый и серьёзный из всех — не зря же он пошёл в рекламу ещё после второго курса, забив на создание шедевров и концептов. Сейчас у него маленькое, но своё агенство с настоящим инвестором и ещё тремя работниками, на которых он вечно орет в мобилку каждый раз, когда забегает на обед.

Костя формально живет и в то же время не живет здесь. Его девушка-инвестор настраивает на том, чтобы он окончательно переехал к ней, в большую и красивую квартиру дочери депутата, но Костя пытается оставить за собой островок свободы, пусть даже на каждую новую установку макета уползает отсюда с жесточайшем похмельем и клятвами никогда больше не возвращаться. Но все равно возвращается и не хочет терять за собой комнату.

Именно поэтому он не возражает против моего присутствия, я ему даже выгодна для отвода глаз. Из вещей Костя оставил здесь только запасной инструмент и рекламные материалы, коробку старой одежды и тот самый проигрыватель с пластинками, который мы сразу перетащили в Ромкину мастерскую, а потом поставили в угол «моей» новой комнаты, и который я начала использовать на индивидуальных консультациях, едва у меня появилось отдельное помещение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Насчёт оплаты — забей! Считай, услуга за услугу — ты занимаешь комнату, чтоб ее Орест не отжал, заодно охраняешь мой оракал — от него же! Ну, и если придёт моя девушка, сама знаешь, что ей сказать, да?

— Да. Костик давно съехал, тут не живет, не заходит, последний раз в глаза не помню, когда видела, — выдаю я заученную фразу. Но все равно, желание вернуть Костику хотя бы формальную часть аренды не даёт мне покоя.

Тем более сейчас, когда у меня появились первые настоящие клиенты, готовые мне платить за индивидуальные консультации. Пусть, их совсем ещё немного, но все равно — это мои первые деньги, заработанные любимым делом, не пришлось даже в официантки идти. А дальше будет больше!

Поэтому я пытаюсь отхватить себе хоть какие-то обязанности, чтобы не жить здесь на всем готовом — холодильник заполняет в основном Ромка, остальные добавляют продуктов по мере возможности. За чистотой следит Марина — не потому, что единственная девчонка (мне почему-то становится страшно за каждого, кто вздумал бы ее отправить на кухню только по этому признаку) а потому, что любит убираться.

— Меня от этого пропускает. Как паничка накроет, как я давай мыть всё, драить, и успокаиваюсь. Что скажешь, Женёк? Совсем плохо у меня с головой, или есть ещё шанс?

— И ничего не плохо. Как раз наоборот — очень нормальная реакция. Монотонная физическая работа разгружает мозг, особенно после сильных напрягов. А творчество — это очень сильная нагрузка, физически можно сравнить с копанием земли.

— О как! — довольно смеясь, Марина обращается к Ангеле, своей подружке, несколько раз повторившей мне, что ее зовут АнГела, а не Анжела, и что для неё это принципиально важно. — Надо об этом моей семейке рассказать, а то они уверены, что я дурью маюсь, и все, что могу из нормального — это убираться. А я нифига не маюсь! Я землю копаю, да, Жень?

Я согласно киваю, глядя как Марина в одной короткой маечке и мини-шортах (она вообще любит ходить по дому в минимуме одежды, это ещё одно, что роднит её с Ромкой) активно моет высокое французское окно на балконе второго этажа, успевая переругиваться с соседкой дома напротив, сетующей, что «ни стыда ни совести с этими голыми жопами, у себя в притоне хотите в чем хотите, а на балконе не смейте, тут же дети, вот позвоню хозяину, он вас всех, наркоманов, выселит!

— Да конечно, дети! — громко смеётся Марина, нарочно поворачиваясь задом к соседским окнам. — Детям пофиг на мою жопу, а вот мужику её точно не пофиг. Вон, пялится с первого этажа, пока жена тут разоряется. Приве-ет, извращенец! — дружелюбно машет она ему рукой. — Он же ещё и в бинокль за нашими окнами по вечерам подглядывает. Имей ввиду, Женёк, комната Костяна как раз на ту сторону выходит. Ну, только если ты от этого не кайфуешь — от подглядываний, имею ввиду. А то мало ли, я тебя предупреждаю, а ты об этом мечтаешь, тайно! — и она начинает исполнять что-то вроде стриптиза специально для извращенца и его жены, крик которой становится на пару нот выше, а мы все вместе хохочем над ситуацией и немного над собой.