— Не гони, — хрипло говорит он. Лысый урод, которому на вид лет пятьдесят. Широкий шрам краснеет на коже его лба — отличная примета. Я ее обязательно вспомню, когда буду давать показания в полиции, или рассказывать про произошедшее Амиру, — отдай то, что тебе не принадлежит и вали. Или выстрелю.

До моего носа доносится запах горячего кофе. Я хватаю пластиковый стакан с барной стойки и выплескиваю жидкость мужику в лицо. В моей душе сейчас кристальный холод и спокойствие. Ни один нерв не вздрагивает, и рука даже не трясется. Это немного пугает.

А похититель, вскинув руки к лицу, начинает громко орать от боли.

Его вопль выводит меня из транса, и я только сейчас понимаю, что вокруг нас куча людей, которые поворачивают в нашу сторону головы, открывают удивленно рты и показывают пальцами. Кто бы ни заказал это похищение — но человек, которого я облила кофе действовал очень отчаянно и рисково. Ему нужен был малыш Амира.

“Отдай то, что тебе не принадлежит” — произнес он. Я внезапно понимаю, что это должно быть как-то связано с Мирославой. Только она и ее мужик знали, что я — не та, за кого Амир меня выдает.

— Вызовите полицию! — кричит кто-то, а у меня начинает кружиться голова. Я пячусь назад, придерживая цепляющегося за мою ногу Тимура. Кто-то подбегает к орущему мужчине и отбирает у него пистолет. Я чувствую, как на плечо ложится ладонь и оборачиваюсь.

— Расскажите вкратце, что случилось, — произносит охранник, которого мы оставили у входа в лабиринт, — я позвоню Амиру Ринатовичу, пока не приехала полиция.

Я бы рада рассказать, но у меня не двигаются губы. Пытаюсь вымолвить хоть слово, но чего-то плохо выходит. Только голова кружится так, что вся комната будто тоже крутится, а потом я чувствую странную боль в груди, словно горячий кипяток внутри разливается.

Охранник опускает взгляд ниже, и я впервые вижу, как мужчина бледнеет.

— Твою ж… — тихо ругается он и машет кому-то рукой, — скорую вызови! Срочно!

Я растерянно смотрю вниз. По платью растекается темное пятно. Как-то грустно констатирую, что этот урод, все-таки, в меня успел выстрелить. Я очень нагло и хладнокровно выплеснула в него кофе. Наверное, рука у него дрогнула. Похоже, теперь я умру.

— За ребенком смотри, идиот, — из последних сил шепчу я, и падаю. Меня ловят, и осторожно кладут на пол. Я чувствую, как теплая маленькая ручка обхватывает мою, крепко-крепко, будто старается удержать в этом мире. “Прости меня, Тимка” — думаю я. Бедный ребенок. Он практически дважды потерял мать.

Наверное, в моей жизни больше нечего вспоминать и не о чем грустить, кроме как об этом малыше. Потому что последние мысли, которые меня посещают — это с гадким и холодным оттенком тревоги за Тимку.

Потом просто все заканчивается.

* * *

Просыпаюсь я однажды от ноющей боли в груди, и от гадкого ощущения в горле. Словно его наждаком драли. Сразу приходит осознание, что я умудрилась не умереть, потом что в загробной жизни так паршиво себя нельзя чувствовать. Облегчение от этого я не испытываю. Мне так плохо, что хочется заснуть обратно.

Я слышу голоса, которые смешиваются в назойливый и гудящий шум, и, открыв рот, тихо произношу:

— Попить дайте.

Голоса тут же смолкают. Что-то с грохотом падает. Потом раздаются шаги, шум кулера и какие-то причитания. Я неожиданно узнаю голос Сашки. Словно моя голова снова настраивается на нормальную волну — начинаю различать слова в разговоре.

— … господи, слава Богу, слава Богу она очнулась! — всхлипывает она, — не лей ледяную, горячей разбавь. Чтобы едва теплой была. Ну как температура тела…

— Замолчи. Выставлю сейчас тебя, если будешь ныть.

Я тут же медленно открываю глаза и щурюсь от яркого света. Второй голос принадлежит Амиру. Нос улавливает знакомый запах, когда он подходит ко мне, но я все никак не могу сфокусировать взгляд. Я вообще закрываю глаза и со стоном отворачиваюсь. Выгляжу я сейчас, наверное, крайне паршиво. Даже представлять не хочу, насколько.

— Это что за приколы? — интересуется Амир, а я мотаю головой, которая отзывается болью.

— Не смотри. Мне неудобно.

— Рита, мне не до твоих приколов, — голос мужчины меняется — в нем появляются какие-то напряженные нотки. Амир прикасается к моему плечу под визг Сашки:

— Не тормоши! Она должна не двигаться! Ой, все… — Саша яростно выдыхает, — не смотри на меня так. Я вообще уйду сейчас. От вас, мужиков, одни проблемы. Не умеете вы женщин беречь — что бедные, что богатые — одна фигня…

— Ты сама уйдешь или тебя вывести?

Сашка громко фыркает. Раздается цокот каблучков, шипение “а ты вообще не прикасайся ко мне”, и спустя секунду хлопает дверь. Наступает полная тишина.

Я еще некоторое время лежу, едва дыша, и надеясь, что все ушли от меня. Честно говоря, ни перед кем не хочу появляться в таком разбитом и слабом виде. Ни перед Амиром, ни перед Сашкой. Сашка не умеет жалеть. Она выклюет мне все мозги, расскажет, какие все вокруг уроды, и еще пинать начнет, чтобы поправлялась скорее. От Амира же ждать жалости почти что глупо.

А я задолбалась. Больше всего мне хочется, чтобы пришел кто-то из прошлой, далекой жизни, погладил меня по голове и забрал в уютный дом. В ту квартиру, которую снимали мои родители, пока не произошла страшная авария… Они бы не хотели, чтобы я так жила.

Судя по тому, что мой нос все еще чует одеколон Амира, и этот запах нисколько не исчезает — я по-прежнему не одна. Не знаю, чего он тут продолжает торчать. Наверное, мне стоит что-то произнести, чтобы нарушить это раздражающее молчание.

— Таким макаром ты и Тиму потеряешь, Амир, — эта фраза вырывается хрипло из-за севшего голоса, — твоя охрана — полный отстой.

Он молчит некоторое время. На секунду я думаю, что мне показалось, и Амир, все-таки, ушел, но потом я слышу его голос:

— Во-первых, это не моя охрана. Те, кто систематически про… — он хмыкает, запнувшись на этом слове и быстро поправляется, — …прокалывается. Во-вторых, Рита, кому ты успела ляпнуть, что поедешь в развлекательный центр?

— Я едва очнулась, а ты уже допрашиваешь? — невесело усмехаюсь я.

— Это важно. Тип, которого ты облила кофе, выехал по чьей-то наводке.

— Так допроси его, — пожимаю я слабо плечами, — пусть расскажет, откуда узнал.

— Вряд ли он что-то сможет рассказать. Он уже труп. Траванулся.

Я резко разворачиваюсь, несмотря на вспыхнувшую боль в груди. Пораженно смотрю на Амира — но нет, он не шутит. Какая-то часть меня, несмотря на всю серьезность ситуации, желает найти на его лице хоть оттенок беспокойства. Или тревоги. Не все же время ему быть непоколебимым и железным? И я нахожу: Амир задумчиво опускает взгляд в район моей груди.