Со стороны Данжи это был молчаливый жест. Она будто говорила: «Я попытаюсь понять». Когда Сара начала делать торты для мамы и сестры, то тоже будто говорила: «Я попробую это сделать. Я попытаюсь научиться. Но пойду своим путем, хорошо?» И она выбрала инженерное дело, которое было очень далеко от семейных традиций. Ее достижения в Калифорнийском технологическом институте казались… эгоцентричными. Будто они были только для нее одной.

Сара зажмурилась от воспоминаний. Ее мозг был похож на калейдоскоп. Крошечное движение меняло всю картину. Теперь она видела лицо мамы, напуганной до паники, когда Сара оставила карьеру инженера. Сара моргнула, и эта картина тоже исчезла.

Патрик подвинулся, чтобы освободить место Саре. Потом взял ее ногу, положил себе на грудь и начал рассеянно ласкать так же, как ласкал ей руку. Он поглаживал большим пальцем кончики ее ногтей, переходя на подъем, массировал стопу, касался нижней стороны пальцев ее ног, хотя сам в это время был поглощен французской комедией, которую Сара не совсем понимала. Патрику же она казалась веселой, да и половину реплик он, как оказалось, уже знал наизусть.

Про планшет, лежавший у нее на груди, Сара забыла. Она наблюдала за выражением лица Патрика, и по всему ее телу растекалось удовольствие из-за того, что он ласкает ее ноги. Он усмехнулся чему-то сказанному на экране, рассеянно поднес ее ногу к своим губам и поцеловал кончик большого пальца.

Она испустила сладостный вздох.

– Разве я не должна тоже что-то делать? – наконец спросила она.

Он зевнул и поставил фильм на паузу, глядя на Сару поверх ее ноги, с которой продолжал играть – попеременно сжимал и разжимал пальцы и пятку. Они оказались во власти мужчины, который мог небрежно, легким движением пальцев выжать сок из апельсина. Сара ощущала невероятное блаженство уже от одного только сжатия. Как женщина сможет прийти в себя, когда такое внимание с его стороны закончится?

– Тебя что-то беспокоит?

Она покачала головой:

– Просто… чем я заслужила это?

– Заслужила что?

Он был озадачен.

Она неловко взмахнула рукой в его сторону.

– Меня? – У него вырвался удивленный смешок. – Что ты сделала, чтобы заслужить меня? Один Бог знает, что такое ты говоришь, Sarabelle. Ты такая милая, но почему-то чувствуешь себя обязанной что-то делать.

– Я не милая, – запротестовала она с долей возмущения.

Она никогда и не была такой! Милые женщины всем улыбаются, относятся по-матерински, всегда ставят других на первое место. Она же ничего такого не делает. Чтобы приехать сюда, она поставила на первое место себя, оттеснив маму после всех ее страданий!

Разве было не так?

– Для меня, – поправился он. – Ты милая для меня, потому что впускаешь меня в свой мир. Я думаю, что для всех остальных ты милая, как закрытый сад, такой, как у японских монахов, или, возможно, как великолепная, изумительная стальная ката́на[97].

Ей стало не по себе, и она наморщила нос.

– Твои слова… От них больно, они режут, будто острое лезвие.

– Да, нехорошо получилось. – Он на мгновение склонил голову, глядя на Сару. – Enfin[98]. Конечно, на лезвие ты совсем не похожа, но мне нравится сравнивать тебя со сталью, ведь в ней тоже есть прекрасная, гибкая сила.

Прекрасная, гибкая сила?

– Мы говорим об одном и том же человеке? – ошеломленно спросила она.

– Возможно, с разных точек зрения ты выглядишь по-разному, – саркастически заметил он.

– Очевидно. – «Но и ты тоже. А я-то думала, что должна чем-то заслужить тебя». – А ты знаешь, что корейское отличается от японского?

Он с легкой улыбкой пожал плечами.

– На самом деле я не так уж много знаю, Sarabelle. Когда я был подростком, то мечтал стать ниндзя. Потом обратился к азиатским культурам, чтобы черпать в них вдохновение для десертов. Вот в общем-то и все, что я знаю. Вы с мамой когда-нибудь возвращались в Корею, чтобы навестить семью?

Сара слегка вздрогнула:

– Нет.

Нет, мама никогда бы не вернулась туда. Ни за что.

Патрик чуть нахмурился, продолжая нежно проводить большим пальцем вверх и вниз по ее стопе.

– Ей там было плохо?

Сара кивнула. Внутри у нее все сжалось. Эта тема была запретной – там было столько страданий, что даже ей, родившейся много позже, было больно.

Патрик растянулся на всю длину кровати, взял Сару на руки и прижал к себе.

– Хочешь рассказать мне? – спросил он, когда она тесно прижалась к нему.

– Не очень.

Но напряжение уже начало нарастать в ней. Упругая твердость его тела, пребывающего в покое, возбуждала, интриговала, успокаивала ее – и все это одновременно.

Он молча кивнул и долго обнимал ее, согревая теплом своего тела, и, казалось, вовсе не спешил вернуться к комедии в телевизоре.

Вдруг Сара начала тихо говорить.

– Они голодали. Мама и моя старшая сестра, и еще у нас был брат. Мама покупала рис на черном рынке, но в полиции узнали и… Они положили ее руки на пол и топтали ногами. – Сара сжала кулачки и прижалась теснее. У мамы были искалеченные, с изломанными пальцами руки. Других Сара не знала. Но она помнит их рядом со своими прекрасными маленькими ручками, когда училась писать проклятые буквы. Не было никакого оправдания тому, почему Сара со своими здоровыми руками не может добиться успеха, не может писать лучше. Конечно, мама никогда не упрекала ее, но… но это и так было понятно. – В армейских сапогах, – добавила она.

– Боже мой, – сказал Патрик, и его руки дрогнули.

Руки обеспечивали повару карьеру. Даже жизнь. Сара бросила блестящие надежды и безопасность, которые ей давал диплом инженера, и выбрала работу, где гибкость пальцев была чрезвычайно важной. Сутью этой работы было кормить людей, и наслаждение едой было самым большим подарком повару.

Патрик высвободил руку и накрыл обе ее руки.

О, он защищает ее руки? От сапог? Собственными руками?

Ее сердце раскрылось, как никогда раньше. Оно будто треснуло, и края трещины широко разошлись, показав скрытое внутри пылающее богатство, принадлежащее ей одной. Ее сокровище, которое она получила в подарок от него.

Сара вздохнула и закрыла глаза, сосредоточившись на ощущении его руки, на биении его сердца рядом с собой. Возможно, только здесь, в темноте его объятий, она сможет закончить свой рассказ.

Ее сердце билось так сильно, что она могла только шептать.