– Тяжелое утро, – сказал он. – Очень тяжелое.

Она мотнула головой.

– Откуда вы узнали?

Он поставил снимок на место и подошел к ней.

– Ариадна. Я полицейский.

Жаль, что она не успела причесаться и замаскировать следы на лице. А теперь все было как было. Он протянул руку и осторожно коснулся синяка под ее левым глазом, долго не отводя взгляда. Она смотрела прямо, не уклоняясь.

– Мы с Томми знали друг друга много лет, – сказал он. – Точнее… иногда думаешь, что знаешь человека.

Она молчала.

– Как вы? – спросил он.

И тогда Ариадна заплакала. Юнас шагнул вперед, чтобы обнять ее, но она отвернулась. Сунула руку в карман в поисках носового платка.

– Присядем. – Он положил руку на ее локоть. – Пойдемте, сядем. А ваша дочь? Где она?

– Спит. Точнее… лежит, сегодня мы спали вместе, в спальне.

– Как она переживает то, что случилось?

– Плачет.

– Ариадна, я хочу, чтобы вы рассказали, что произошло. Можете?

Она рассказала все с самого начала. Поход за грибами, ужин.

– Все ужасно, – прошептала она.

– Понимаю.

– Он так мучился. А я… не могла помочь. Совсем… как это называется… бессильная.

– А лекарство? Я знаю, что он всегда носил его в рюкзаке. Шприцы с адреналином и таблетки.

– Мы искали, не нашли.

Он вопросительно взглянул на нее.

– Мы переворачивали весь дом. Нигде.

– Странно.

– Можете представить, смотреть и ничего не можешь сделать. Как это.

– Да.

– А потом приехала «скорая». Мне казалось, прошло несколько часов.

– Что же это могло быть? У него аллергия на просо, это я знаю. Но его он избегает. Что-то еще, о чем я не знаю? Хлеб, который вы ели? Что это был за хлеб?

– «Крестьянский к завтраку». Он ел много раз.

– Больше ничего?

– Нет. Не знаю, кажется, нет.

– Пакет, в котором лежал хлеб, сохранился?

– Кажется, да. В кухне.

– Я заберу его с собой, не возражаете?

– Конечно.

– Может быть, у него развилась какая-то новая аллергия. Так бывает, я слышал. Одна аллергия влечет за собой другую.

– Может быть.

– Очень, очень печально. Непостижимо. Придется делать вскрытие, чтобы понять, что это было. Хотя это уже никому не поможет. Ни ему, ни нам.

– Да, – тихо повторила она. – Не поможет.

Юнас Эдгрен подвез Ариадну и Кристу в больницу после того, как они привели себя в порядок. Он повторил слова врача: последняя встреча облегчит осознание утраты. Когда они вышли во двор, он приблизился к машине Томми и заглянул внутрь. У Ариадны пересохло во рту. Она услышала, как он ее зовет.

– Да?

– Идите сюда, посмотрите.

Она послушно подошла к «БМВ», посмотрела на заднее сиденье, куда указывал его палец.

– Видите?..

– Ох… его рюкзак.

– Наверное, забыл отнести его в дом.

– Да.

– Как же он не вспомнил?

– Да, странно, – прошептала она. – Он всегда берет рюкзак…

Коллега Томми проводил их. Ариадна не была уверена, что справится без помощи.

Они шли длинными подземными больничными коридорами с клочьями пыли вдоль стен. Ариадне казалось, что они никогда не придут. Шаги отзывались головной болью. Она приняла пару таблеток, но лекарство еще не подействовало. Криста шла между взрослыми, держа обоих за руки. Она была бледна, едва отвечала, когда Юнас Эдгрен заговаривал с ней.

В комнате горели две лампы. Он лежал на обычной больничной койке, наполовину укрытый желтым одеялом. На нем была обычная одежда – та же, что накануне. Футболка в следах рвоты. Лицо укрыли маленьким полотенцем, а руки – большие, жесткие руки – аккуратно скрестили на груди. Кто-то вложил в них красную, уже поникшую розу.

– Томми… – прошептала она.

Рядом слышались прерывистые всхлипывания Кристы. Юнас Эдгрен обнял девочку, поднес ее руки к мертвому телу.

– Это твой папа, дружок, твой папа Томми. Он лежит так спокойно и мирно, не бойся, ничего опасного, ничего. Мы просто погладим его на прощание, чтобы он почувствовал, что мы… что мы с ним.

Он вопросительно взглянул на Ариадну:

– Вы выдержите? Посмотрите на его лицо?

– Да.

Юнас взял полотенце за уголок и потянул. Она была готова, но все же ахнула. Юнас Эдгрен тихо выругался. Потом вспомнил, что рядом Криста, откашлялся и выдохнул.

– Мы смотрим на папу, Криста, ты, конечно, понимаешь. Ты большая и умная. Почти взрослая. Твой папа, у него… у него отекло лицо, он не совсем такой, как обычно… какой был… поэтому мы… когда у человека такая аллергия, он может сильно измениться.

Пальцы девочки двигались, ощупывая тело отца. Нашли лицо, внимательно обследовали его.

– Какой он твердый, – изумилась она, уже не плача. – Холодный, как замороженный цыпленок.

Ариадна снова всхлипнула.

– Он умер, милая, поэтому он такой, твой папа умер.

Вернувшись из подвала, Ханс-Петер с отцом застали Биргит склонившейся над столом, с посеревшим лицом, она задыхалась. Чель бросился к ней:

– Биргит, Биргит, что с тобой?

– Ничего страшного, – с трудом пробормотала она.

Вместе они приподняли старую женщину, помогли сесть прямо. Ханс-Петер опустился на корточки и осторожно сжал тонкую, увядшую руку матери.

– Мама, – прошептал он, – мама, как ты? Вызвать «скорую»?

– Нет, – резко ответила та.

Чель уже взялся за телефонную трубку, заметив это, она велела оставить телефон в покое.

– Но врачи же сказали, что…

– Я не собираюсь ехать в больницу!

Ханс-Петер кивнул отцу, чтобы тот не упорствовал, потом принес стакан с водой и таблетки. Через пару минут дыхание выровнялось.

– Не надо думать, что если я немного задохнулась, то тут же копыта отброшу, – пробормотала старуха с вымученной улыбкой.

– Ах ты, плутовка! – Чель чмокнул жену в лоб. Взлохмаченные волосы ореолом стояли вокруг головы. – Я все же думаю, тебе надо прилечь. Хотя бы ради меня.

Биргит вздохнула:

– Ладно, уболтал.

Они помогли ей добраться до кровати, уложили и укрыли толстым готландским пледом, подаренным на семидесятипятилетие. Ее лицо терялось на подушке, казалось совсем маленьким.