как стебли у них были короткими. Поэтому Светка постоянно всё переделывала и очень сердилась, что венок всё время разваливается.

Я нажарила гору оладушек, себе сварила овсянку, и кликнула Светку завтракать.

— Доброе утро! — от калитки раздался голос Будяка.

— Здравствуйте! — рядом с ним стоял улыбающийся Рогов и щурился сквозь очки с толстыми стёклами.

Одеты они были в рыбацкие сапоги и непромокаемые куртки. В руках у Рогова были удочки. Будяк держал ведро, в котором что-то плескалось.

— А мы тут мимо проходили, — воодушевлённо сообщил Рогов, — а у вас так блинчиками пахнет. На всю улицу.

— Позавтракаете с нами? — спросила я, улыбнувшись.

— Спасибо, не откажусь, — в ответ улыбнулся Рогов и присел на лавку, где уже давно устроился Будяк и по-хозяйски накладывал себе мою кашу.

— Не хочу блинчиков, — сообщил он мне в ответ на мой удивлённый взгляд.

— А мы с четырёх утра на рыбалку ходили, — жуя оладушку, сообщил Рогов, — Пётр Иванович всё пытается мне доказать, что поймать этого сома легко. А я говорил, что ничего не выйдет? Говорил? То-то же!

— Это потому, что мы с этого берега попробовали, а надо теперь пробовать с донки, — проворчал Будяк и стянул у меня с тарелки оладушку.

— Пётр Иванович! — возмутилась на такое вероломство я, — вот же целая миска, а вы у меня воруете! Нехорошо!

— У вас, Лидия Степановна, уже вареньем намазано, — терпеливо, словно малолетней дурочке, объяснил мне свою позицию Будяк и нагло сцапал ещё одну мою оладушку.

— Шпуль катушки у нас маленький, — тем временем долил себе чаю Рогов, — нужно в следующий раз минимум двести метров лески брать. Я так думаю.

— Нет, надо было карабин с застёжкой не так крепить и петлю для поводка на метр от грузила вязать, тогда он бы плетёнку не перетёр бы, — опроверг его Будяк и, пока я мазала оладушку вареньем для Светки, ловко отпил чай из моей чашки.

— Пётр Иванович! — возмутилась я, — у тебя же в чашке есть чай!

— Твой слаще, — обласкал меня взглядом Будяк и развернулся к Рогову, мол, разговор окончен. — ты, Сергей Сергеевич, сегодня, когда в городе будешь, возьми ещё лески, на ноль-восемь только.

Я вспыхнула и не успела придумать достойный ответ, как от калитки донесся голос Пашки:

— Тётя Лида! Мама сказала, что вас к телефону. С работы звонят.

Подавив мучительный вздох, я пошла с Пашкой к ним домой. На нашей улице телефон был только у них, так как его дедушка был в соседнем совхозе агрономом. Соседи разрешали нам пользоваться, поэтому я, на всякий пожарный, оставила их номер в отделе кадров депо «Монорельс», а то мало ли что.

Звонила Локтюшкина.

— Лидочка Степановна! — закричала она в трубку, — я очень извиняюсь, не могу акты найти, на шестой участок. Людмила тоже не знает где.

Костеря в душе и Лактюшкину и глупую Людмилу, я объяснила, в каком шкафу на какой полке они находятся.

Когда я вернулась обратно, соседей уже не было.

Возле беседки стояло ведро, в котором истерически плескались мелкие караси. Над ведром сидела Светка и бросала венчики маргариток, отрывая их от неудавшегося венка, в ведро.

— Мама, посмотри, а почему рыбки не едят это? — удивлённо спросила она.

— Капризные, потому что, — ответила я. — А где Пётр Иванович и дядя Серёжа?

— Ушли, — ответила Светка задумчиво, — а если я им оладушку дам, они будут есть?

— Вареньем только намазать не забудь, — хохотнул от калитки Будяк. — Только смотри, чтобы мама не увидела, а то ругаться опять будет. Она у нас до варенья жадная…

— Пётр Иванович, вы же ушли, — сказала я обличительно, оборачиваясь на голос.

— Ушли, — согласился Будяк, — но я куртку забыл. А в кармане ключи. Не смогу в дом попасть. Агриппина Ивановна как раз корову погнала, так что пришлось вернуться за ключами.

— Рыбу свою вы тоже забыли, — кивнула я на ведро.

— А нет, — не согласился Будяк, — это я тебе оставил. Почисть и пожарь. Я приду на обед. Да и Римме Марковне заодно отвезём рыбки в больницу. Она большая любительница рыбки у нас.

Он сдёрнул куртку с оградки беседки и ушел, весело насвистывая.

А мне, блин, пришлось чистить почти полведра рыбы! А потом два часа жарить.

Будяк завился на обед, подъел горку карасей, но был молчалив и не шутил. Лишь искоса поглядывал на меня, когда думал, что я не вижу.

После обеда он увёл Светку и остальную детвору на тренировку по футболу. А я оказалась предоставлена сама себе.

Я побродила по тихому двору, сделала четыре обязательных бёрпи и завалилась на диване с книжкой. Но долго нежиться мне не дали. Вернулся Будяк и велел собираться в больницу к Римме Марковне. Я собрала ей термосок (жаренных карасей и пюрешку), налила бутыль компота, и мы поехали.

Римма Марковна поправлялась. Оживала на глазах. Уже не было той ужасной восковой желтизны, в глазах появился блеск. А когда она узнала (Будяк как бы, между прочим, сообщил), что Зинаида Ксенофонтовна закатала уже десять банок кабачков, взгляд её запылал и она порывалась ехать домой прямо сейчас.

Врач не отпустил, к счастью.

Но обещал выпустить её через два дня.

А у меня в запасе оставался всего один день отгулов. Нужно срочно решить, с кем оставить на послезавтра Светку.

Следующий день тоже поначалу был спокойным. Пока не прибежал опять Пашка. Я устремилась к ним, костеря Лактюшкину на чём свет стоит. Но это оказалось не с работы. Звонил Иван Тимофеевич, сосед, и по совместительству главред городской газеты, у которого я когда-то подрабатывала, как ведущая женской колонки.

— Лидия Степановна! — Прокричал Иван Тимофеевич в трубку. — К вам в квартиру ломятся неизвестные. Начали срезать замок. Утверждают, что квартиру вы им продали. Это так?

Моё сердце аж ёкнуло от плохого предчувствия.

— Нет! Не знаю, кто это! — прокричала в ответ я сквозь щелканье и отдалённый металлический скрежет.

— Милицию вызывать?

— Пока не спешите. Попробуйте задержать их, сколько получится, я сейчас же выезжаю!

Бросив трубку, я со всех ног помчалась к Будяку, право снимал он жильё