2) Театры военных действий «холодной войны». Вот несколько хорошо известных, утвердившихся тогда названий сфер, где главным образом велась эта война: «гонка вооружений», «экономическое соревнование», «локальные конфликты», «идеологическое противостояние», «пропаганда».

3) Понятна тесная связь «гонки вооружений» и «экономического соревнования»: экономика генерировала вооружения. Но Соединенным Штатам удалось навязать нам еще одну «гонку», значение которой для исхода «Холодной войны» очень недооценивают — «гонку потребления».

4) СССР не проиграл гонку вооружений, возможно даже правы те, кто утверждает, что СССР был близок к выигрышу этой гонки.

5) Но СССР проиграл гонку потребления. Уровень жизни в СССР стал неприемлемым для нового поколения граждан.

Что свидетельствует об именно «гоночности», соревновательности в потреблении? То есть — его включенности в общее соревнование «СССР — США». Факт в том, что впервые в истории России, СССР граждане стали сопоставлять свой, полуинтуитивно обобщаемый уровень жизни НЕ с аналогичным же своих предшественников, а с уровнем жизни своих современников, но в другихстранах.

Факт в том, что до начала 1980-х годов СССР обеспечивал непрерывный подъем этого уровня (расселенные коммуналки и бараки, бытовая техника…). Но теперь уже (и, в общем, впервые в истории) граждане говорили не: «У нас — лучше чем у наших отцов, дедов», а: «У нас хуже, чем у европейцев, американцев».

Это, скорее всего, говорит еще и об идеологическом поражении.

Но гонка потребления — победное оружие США, не завершилась вместе с их победой над СССР. Это очень важное следствие. Даже и нынешний 2008 — 20…(?) годов мировой кризис справедливо объясняют неумеренным потреблением в США. Навязанные рекламой стандарты: непрерывная смена жилья, автомашин, бытовой техники — на последние деньги (уровень сбережений многих слоев граждан США к «миллениумному» рубежу обнулился, что просто потрясает ученых-экономистов).

И пройдя «нулевой уровень» они продолжали потреблять, уже в кредит, что, собственно, и стало самой главной, исходной причиной мирового кризиса.

И самое важное наблюдение, доказательство инвариантности, некоего подобия: Второй мировой и «холодной» войн. Ведь не из-за этого газетного штампа под рисунком (должно быть Кукрынинксов или Ефимова): «Холодная война», они — эти две войны, здесь сопоставлены.

Симптоматически важным показалась мне тотальная критика — даже европейцами! — «зажравшихся в кредит американцев». Ведь их, американцев, потребление было в известной степени навязанное, «гоночное».

«Ты, американский слесарь — покажи насколько же ты живешь лучше советского слесаря!», фермер — лучше колхозника. И (не последний пункт) американский лейтенант — лучше советского лейтенанта…

Значит, можно отчасти признать этих американцев тоже солдатами, ветеранами «холодной войны». Просто боевая задача была такая — потреблять.

И с чем же сходна эта западноевропейская критика «американцев-победителей»? Правильно, с восточноевропейской критикой «советских победителей», уже настоящих солдат, из настоящей войны.

Все это — неумолимое действие фундаментального постулата Августина Блаженного о «массе греха» (massa peccati). «Первородный грех плюс условия нашей мирской жизни постоянно ведут к нарастанию массы греха», «Грех(масса греха) не побеждается никакой кучей добрых дел, но только Благодатью Божией».

Вот это важнейший вывод книг, и в целом — «…системы Августина — на тысячелетие определившей сознание и культурный облик европейского человека».

Впрочем это я повторяю свои аргументы из книги «Вторая мировая. Перезагрузка», где я с помощью этого первого психолога в истории человечества опровергаю идеи документального фильма Виктора Правдюка «Вторая мировая. Русская версия».

Неизбежно, любые действия, в том числе и победителей в войнах, ведут к нарастанию их «массы греха». Более того, победителю приходится более других действовать, а значит, наращивать «массу греха». Которая НЕ побеждается добрыми делами, в частности пользой от достигнутой победы.

Потому-то и неправ был критикуемый мной фильм, предлагавший «доверить Нюрнбергский процесс нейтралам».

Европейцы, получается, отнеслись одинаково к советским победителям во Второй мировой, и к американским — в «холодной». Архетип… Победители троянцев возвращаются, кого-то, как Агамемнона убивают, кто-то, как Одиссей видит, что вернулся словно в другой дом, в другую страну.

Помню, в рецензии на книгу «Вторая мировая. Перезагрузка», некоторые критики, например Виктор Топоров в «Санкт-Петербургском журнале», иронически отмечали, как «я ополчился на Клаузевица, за его постулат «война — продолжение политики другими средствами»».

Да, я полагаю постулат Клаузевица абсолютно негодным, и особенно — в XX веке. Война сама берет командование на себя, война — это новая реальность, чему я упорно подбирал большое количество подтверждений (Брюс Кэтон, Мартин ванн Кревельд…).

Похоже, меня очень давно захватила эта мысль. Вспомнилось, что и в одной, собственно художественной моей книге, примерно двадцатилетней давности («Вартимей очевидец»), один из персонажей, ветеран войны, 9 мая держит речь. Провинциальный городок, цветы, школьники, трибуна… примерно — на 35-летие Победы. И герой неожиданно брякает: «…мы спасли страну. Но это была уже другая страна».

В окопах согревают души — довоенные фотокарточки. Но никакая, самая блестящая, сокрушительная Победа не вернет довоенного мира.

И ответственность за этот Новый мир — вот настоящие репарации, которые платит Победитель…

Были рассмотрены не все, но многие типические особенности западного и нашего восприятии России и ее истории, популярные сюжеты и «жупелы», фальсификации умышленные и вызванные «эффектом зрителя», конкурирующие интерпретации.

Далее у меня есть большая потребность рассмотреть и потребителя этого исторического, идеологического товара. Никаких, собственно, социологических достижений, кроме участия во Всероссийской переписи населения 2002 года у меня нет, и рассматривать аудиторию исторических споров я буду на примере себя и своего поколения. Это не будет автобиографией, мемуарами в обычном смысле, а скорее попыткой рассказать о формировании сознания, привычек восприятия, стереотипов нашего поколения. Подыскивая какой-то объединяющий термин (не называть же это «поколение Игоря Шумейко»), я колеблюсь между простым и малоприятным определением: «поколение проигравших «холодную войну», разваливших СССР», и полуоправдательным упором на то, что мы все же были — только аудиторией. За наше воспитание, за влияние на инфантильных нас и пытались бороться старшие товарищи.

Но, прежде перехода к рассказу о потребителях исторической, идеологической продукции, я рассмотрю сам феномен идеологического потребления.