– Болит… Ногу вытащи… застряла…

Никита ощупал ногу, высвободил, а вторая, причинявшая боль, действительно застряла между какими-то прутьями.

– Это решетка для камина, – просветил Ивченко, помогая освободить Серафиму. – Умудрилась же ты залезть в эти прутья. Надо снять кроссовку.

Никита расшнуровал, а когда снимал кроссовку, Серафима стонала и кусала губы, конечно, ногу вытащили, но она на глазах распухала.

– Давай отнесем ее в травмпункт? – предложил Ивченко.

– У меня машина… – проблеял благодарный Гримаса.

Никита взял Серафиму на руки, девушка, обхватив его шею, зашептала ему на ухо, перемежая слова стонами:

– В травмпункт нельзя. Там записывают данные, выясняют происхождение травм, а у нас драка, и сообщают милиции.

– Мы домой поедем, – сказал Никита громко. – Я ее вылечу.

– Я провожу вас, – вызвался Ивченко.

Однако Гримаса был совсем плох, от страха или шока – никто не сказал бы, главное, не от того, что его душили. Вопрос упирался в колеса, Ивченко предложил доехать до его машины, пересесть, а травмированный сам потихоньку, полегоньку… Правда, предупредил его, чтоб из дома, – Гримаса имел квартиру в поселке, – ни ногой, а то второй раз некому будет спасти его.

Заехали в аптеку и купили наугад йод, марлевый и эластичный бинты, вату, болеутоляющее, со своей стороны фармацевт посоветовала медикаменты, набралось – хоть аптеку открывай. Ехать осталось недолго, в машине Никита с заднего сиденья поинтересовался у Ивченко:

– А ты как во дворе очутился?

– Следил за тем мужиком, который совершил разбойное нападение на Гримасу. Нечаянно я оказался в курсе его планов.

– Следил? Зачем он тебе?

Настала пора подготовить беглецов к сюрпризу, правда, подготовка не совсем удалась:

– Так я из милиции.

– Мент?! – в унисон вырвалось у Серафимы и Никиты.

– Останови машину, мы приехали, – потребовала она.

– Да ладно, сидите, адрес-то мне уже сказали, – хихикал Ивченко, все больше настораживая беглецов. – Я ведь и вас знаю – вы Кораблев и Усольцева, вас ищет милиция, подозревают в убийстве Бабаковой Катерины Андреевны.

– То-то я никак не могла вспомнить, где видела эту наглую рожу, – процедила Серафима, Никита ее толкнул, мол, тише ты, а то наглая рожа озвереет. А ей терять уже было нечего: – То-то у него сленг типично ментовский…

Никита закрыл ей рот ладонью, раз не понимает намеков, а у Ивченко спросил:

– Значит, везешь нас в милицию?

– Нет. Я знаю, что не вы убили старуху.

– Знаешь? С нас сняли обвинение, или как там у вас?..

– Нет. Убил старуху тот, кто душил Гримасу. И еще один тип, я подслушал их разговор, пошел за Гримасой, встретил вас. Не бойтесь, не сдам. Мой начальник тоже вычислил, что не вы расправились со старухой, но у него есть правило: думать, как думает вышестоящее начальство.

Серафима убрала руку Никиты, чтоб сказать:

– Не верь ему.

– А у вас выхода нет, – Ивченко чувствовал себя хозяином положения. – Запросили ваши досье, перекрыли банковские счета, так что денег скоро негде будет взять. Кроме того, перекрыли дороги, следовательно, отсюда вам не выбраться без меня. Приехали. Может, на чай пригласите? Потолкуем.

Серафима делала знаки Никите, чтоб не вздумал его приглашать – последнее время у нее развилась аллергия на милицию, Ивченко, видя замешательство, будто сейчас вспомнил:

– Эти двое собираются и вас убрать, потому что видят в вашей смерти прямую выгоду, а некто третий обещал подумать. Я вам пригожусь, пригожусь.

После его слов Серафима знаков не подавала, на нее подействовало слово «убрать», а Никита кинул пакет с лекарствами на колени Ивченко и сказал:

– Пошли. – Взяв девушку на руки, он понес ее к дому, давая шепотом указания: – Я хочу знать, что ему нужно, а ты запиши на диктофон, о чем будем говорить.

Подозреваются все

Сидя в кресле в неудобной позе, подперев кулаком скулу, которая до сих пор болела, но кровоподтек уменьшился, Герман думал, вычислял. Рабочее время вышло, но это не значит, что офис пуст; в приемной Анюта возилась, не рискуя уйти раньше шефа, хотя ее никто не заставляет задерживаться; остались охрана, уборщики… Но в коридорах удивительно пусто, а в здании тихо, словно Герман здесь один как перст.

Полоса неудач пошла, прямо девятый вал неудач, разрушающий вокруг все. Лялька ушла. Вчера утром он сбежал пораньше, боясь встретиться с ней, сбежал, как нашкодивший кот, а вечером приехал домой – ни жены, ни детей, ни их вещей. Герман за телефон схватился, набрал Ляльку, думал, не возьмет трубку, а она взяла. И тон ее был не озлобленный, а дружеский, что бесило мужа до крайности:

– Да, Гера?

– Лялька, ты… ты что, насовсем?.. – с трудом вымолвил.

– Насовсем.

– Ляля, я прошу тебя… не делай поспешных выводов. – Додумался лекцию жене читать. – Все не так, как тебе представили, давай обсудим…

– Герман, а что мы будем обсуждать? Хочешь убедить меня, что это фотомонтаж? Гера, песня не нова, к тому же я знаю, что фотографии подлинные.

Они страшные (для Германа), это бомба (для него же), это величайшая подлость (для Ляльки). Поцелуй с Олеськой в салоне автомобиля – детская забава по сравнению с другими снимками.

– Но Ляля! Я… Ляля, я люблю тебя…

– Знаю, как друга. Не пойму тебя, ты стал свободным, можешь делать все, что пожелаешь, никто тебе слова не скажет, а со мной нужно было соблюдать правила и держать… органы в чистоте. Теряешь ты только бесплатный домашний агрегат, но сейчас это не проблема, съезди в агентство, найми прислугу.

– Ляля! – закричал в трубку Герман отчаянно, но она последнюю фразу сказала раньше:

– Прощай, мне неохота об этом говорить и нелегко было принять решение.

Теперь, если он звонит, Ляля трубку не берет. Герман выдвинул ящик стола, достал фотографии, тысячный раз за последние два дня перебирал их, почти не рассматривая. Просто кидал на стол по очереди. Глупо, конечно, уверять: фотомонтаж, враги, подделка… Заплатить эксперту и Ляльке подсунуть липовую экспертизу? Она, к сожалению, не дура. Эта проблема перекрыла другую, не менее значительную во всех отношениях – уход Никиты и его обвинения. А он незаменим, хотя какой-то идиот придумал фразу «незаменимых нет». Есть.

Но фото… Вот его, Германа, собственная рожа в экстазе, Олеська с задранной до пупка юбкой, расстегнутой кофточкой, сидящая на его коленях и запрокинувшая голову. Этот кошмар (теперь кошмар, а тогда был приятный момент соития) он старался не видеть, потому что в сердце будто кол застрял. Обычно под воздействием шока человек не замечает мелочи, а Герман человек наблюдательный – профессия обязывает, – посему рассмотрел, что снимки сделаны прямо в его кабинете!