— Сурль, где тебя угораздило? — спросил Виль.

— Наверху, мастер, ель удержался, когда тряхануло. Под конец с медным кольцом попал, засветило — будь здоров.

— Вечно ты концы не удерживаешь, Сурль, знать, планида твоя такая — битым быть и без плети.

Но никто даже не улыбнулся. Все слишком устали и знали, что отдых еще нескоро будет, если вообще когда-то наступит.

— Вы, оба, становитесь на место рыцаря, смените его.

— Есть, мастер, только отдышусь… — кивнул Луад.

— Потом отдохнешь, пока крутить крыло нужно.

Рыцарь, когда оба его, так сказать, сменщика приноровились и взялись за рычаг, налегли на него всеми своими силами, выскользнул в проход. Попробовал выпрямиться, треснулся, правда несильно, о бимс, проходящий под палубой, снова согнулся с чуть виноватой усмешкой. Голос его не сразу послушался, и все же Сухром сумел произнести:

— Виль, ты не можешь запросить помощи у Госпожи нашей?

Капитан резковато обернулся к нему, долго вглядывался в глаза при слабом свете трюмного фонаря, потом кивнул медленно:

— А ведь дело говоришь, рыцарь.

Вдвоем они поднялись на палубу. Тут царило какое-то странное сочетание беспорядка, разгрома, вызванного бурей, и удивительной чистоты, наведенной дождем и ветром, которые трепали кораблик. Сначала рыцарь не понял этого, но затем, схватившись за бортовой поручень, догадался — под его ладонью явственно захрустел лед. Виль покачнулся на горизонтальном порыве ветра, и ноги его поехали по доскам палубы, покрытым тонкой корочкой заледеневшей воды. Он упал бы, если бы Сухром не подхватил его под плечо. Капитан тут же и сам благодарно уцепился за воина, возвышавшегося над ним на две головы, не меньше.

— Да, — сказал он, вместо благодарности смерив Сухрома взглядом своих птичьих глаз. — Да, сэр рыцарь, мы поднимаемся настолько, насколько выдержит конструкция… Надеюсь, эту бурю можно перескочить поверху.

До спуска в каюту Госпожи — а рыцарь никак не мог привыкнуть называть эту каютку своей — они добрались, отчаянно скользя и перехватывая ванты, чтобы удерживаться на ногах. Зато внизу стало и теплее, и чуть потише. Только дверь, как заметил рыцарь, не закрывалась, вероятно, лед собрался и тут, поэтому дверь раскачивалась и поскрипывала. Но среди общего грохота и стона корпуса «Раската» визг петель был не слишком слышен.

Посидев немного на кровати, отдышавшись, капитан сходил за драгоценной шкатулкой, обернутой в отрез дорогой восточной ткани, и вернулся в каюту к рыцарю. Сухром, который тоже пришел в себя, спросил с интересом:

— Капитан, я заметил, что ты колдуешь… или что ты там делаешь с магиматом Госпожи… где угодно, только не в своей каюте, почему?

— Если я займусь этим в каюте, рыцарь, я потом несколько ночей спать не смогу. Кошмары замучают.

— А тут можно, значит?

— Больше-то все равно негде, понимать должен, — строго отозвался Виль, развернул шкатулку, открыл ее и достал каменный шарик, размером с кулак рыцаря, на витой подставке, сложно изукрашенный еще какими-то металлическими полосками, зернами и даже накладными, необычными по форме знаками. А еще в общий шар были искусно вставлены кусочки других камней разных цветов, настолько, что вся эта… гм… вещица отливала и поблескивала, будто кусочек настоящей радуги.

Этот магимат рыцарь уже наблюдал однажды, когда Виль захотел, чтобы их корабль с помощью магии стал невидимым с земли. Тогда у него почти получилось, то есть до конца невидимым «Раскат» в общем-то не сделался, но те, кто несомненно мог бы его видеть, почему-то не обращали на него внимания.

Зато сейчас, под скрипы всего корабля, каждой его досочки, под вой ветра в снастях, под ударами шквалов дождя, в неверном свете сумеречного и темного дня, ему нужно было сделать кое-что посложнее, нужно было вызвать Госпожу Джарсин. Он и начал колдовать, проговаривая какие-то малопонятные слова по бумажке, которую достал из той же шкатулочки.

Сухром заглянул через плечо капитана, но так ничего и не понял, потому что заклинание, или наговор, или мантра, или волхвование были записаны какими-то закорючками, каких рыцарь прежде не видел. Птицоидное письмо состояло из одних острых уголков, начерченных гусиным или каким-то другим пером по пергаменту, как говорили писцы и прочие бумагомараки — оно состояло из «галочек», и только… Но Виль это письмо понимал, он был сосредоточен и старался изо всех сил. Вот только опять, как в прошлый раз, у него не выходило. Он даже вспотел, хотя из качающейся двери бил такой сквозняк, что лист у него в руках заметно трепыхался.

Он начал снова, но на этот раз, кажется, более точно и внимательно… И вдруг рыцаря Сухрома осенило. Это было довольно странное состояние, будто он въяве видел сон, не закрывая глаза. Но он спал, сомнений теперь у него не было, и он видел незнакомую женщину, почти красивую, с сильнейшей магической властью, она даже пугала своей силой.

Она сидела в вычурном креслице, за ней был большой зал. Где-то совсем в отдалении мелькали чьи-то фигуры, значит, она была не одна, но существа, которые представлялись этими тенями, к женщине не приближались, кажется, они ее тоже побаивались, как и сам рыцарь.

Женщина находилась в чужом для нее месте, не дома, не в замке, если она была архимагичкой. А она, по всей видимости, именно и была — как и почему Сухром это понял, он и сам не мог бы объяснить. Мысли его перетекали трудно, будто медленная вода по сложному, каменистому ложу ручья, будто он сам вошел в речку и телом, что ли, представлением всего этого сложного сна чувствовал свои же мысли едва не вещественно… Он мог бы, кажется, подержать свои представления в ладонях, согреть их, размять немного, чтобы они стали не такими режуще-острыми, или вовсе — спрятать в ножны от какого-нибудь кинжала…

Он понял, что видит Сару Хохот. Он не хотел бы ее видеть, но как избавиться от этого видения, не знал. И был уверен — она-то и насылает бурю, но не совсем удачно, не сумев сломать их кораблик быстро и наверняка, не сумев их убить, избавиться от них вовсе… Может быть, потому, что находилась в чужом месте и это место или общее состояние не располагали к полному владению и использованию ее сил.

А затем вдруг, будто Сухрома сзади по затылку крепко саданули, он увидел перед собой знакомый лик Госпожи Джарсин. Она смотрела внимательно, даже вглядывалась во что-то… Скорее всего, не в него, не в рыцаря Бело-Черного Ордена, а как-то иначе, и это требовало от нее большого напряжения, она тряхнула головой, волосы ее рассыпались, но она подняла глаза и снова стала смотреть — еще внимательней. Она была сейчас сосредоточена, как острие боевой рапиры… Она подготавливалась к чему-то, чего он видеть ни за что не хотел бы, но избежать этого он, опять же, никак не мог. Джарсин стала шевелить губами, сначала не очень заметно, затем все более жестко, потом она почти закричала, вот только Сухром — хвала всем богам, нынешним, прошедшим и будущим, — ничего не слышал. А Джарсин продолжала колдовать.

С его сознанием, вернее, с возможностью видеть что-то произошло. Вид Госпожи менялся, будто рыцарь отходил от нее, и тогда стало понятно, что она сидит в чудном и сложно устроенном каменном кресле и перед ней в воздухе плавают искры… Она выбрала одну, охватила взглядом, и свободный прежде огонек подчинился ей, приблизился, неторопливо коснулся кожи Госпожи на щеке, перетек ей на лоб, потом чуть опустился куда-то между глаз… Сухром вдруг упал, его сознание, его способность присутствовать в этом мире почти полностью оказалась в распоряжении какого-то другого, необычного, невозможного существа. Он был раздавлен, смят, почти уничтожен, он даже сомневался, что теперь сумеет вернуться к себе прежнему.