его чувствах — зачем же было спешить? Душевные страдания, раз начавшись, не оставляли ее, и вот судьба приготовила ей ещё один удар: в концерте рядом с Навроцким она увидела Лёлю — свою институтскую товарку, давнюю rival et concurrent[25]. Так вот кто эта шведка! Как же тут не быть в претензии на судьбу? «Ну почему опять Лёля? — думала Анна Федоровна в отчаянии. — Почему именно она?» После сделанных себе упрёков, после приступов ревности, после бессонных ночей и пролитых слёз она задалась целью снова, любой ценой, заполучить Навроцкого. Все наставления старухи-колдуньи она с точностью выполнила, и не то чтобы она верила в эти заклинания, а так, на всякий случай. Сидеть сложа руки, дожидаясь их действия, она, разумеется, не желала. Чтобы встретиться с Навроцким, ей нужен был только предлог, и такой предлог нашёлся очень скоро. Через два дня после её омовения в баньке она получила от Маевского письмо, к которому была приложена записка для князя. Анна Фёдоровна не замедлила воспользоваться этим обстоятельством и телефонировала Навроцкому на Морскую, застав его в тот момент, когда он вернулся к себе от графини. Сообщив ему о письме кузена и услышав обещание быть у неё в самое ближайшее время, Анна Федоровна была удовлетворена. «Я сделала что могла — провидение позаботится об остальном», — думала она, опуская телефонную трубку…

Когда на другой день Навроцкий явился к Ветлугиным, ни самой Анны Федоровны, ни Софьи Григорьевны с мужем дома не оказалось.

— Княжна скоро будут, — сказала ему горничная.

Он остался дожидаться Анну Фёдоровну в гостиной и занялся разглядыванием фотографий в лежавшем на столе альбоме. С одного из снимков на него смотрела прелестная девочка с косой, в коротеньком платьице и кружевных панталончиках. Навроцкий узнал в ней княжну. На другой фотографии он нашёл её среди группы институток в форменных платьях с передниками и пелеринками Подле Анны Федоровны стояла Любонька Цветкова, которую Навроцкий узнал не без некоторого усилия воображения, так как Любовь Егоровна теперь не носила очков. На этой фотографии ему показалось знакомым ещё одно девичье лицо, но хорошо рассмотреть его он не успел: явилась княжна, и он захлопнул альбом.

Анна Федоровна, как только вошла в гостиную, поразила Навроцкого своей красотой. Она всегда отличалась утончённостью вкуса, одеваясь без броской роскоши, изысканно и несколько консервативно. Как и все аристократки, слегка отставая от моды и во всём соблюдая меру, она умела естественно и без усилий производить впечатление породистой и уверенной в себе молодой женщины. Но в этот день во всём облике Анны Федоровны было что-то особенное, лучезарное, феерическое. Какая-то загадочная решимость во взгляде и одновременно мягкая женственность в движениях превращали её в полубогиню.

Она пригласила Навроцкого в будуар и, когда они поднялись туда, сняла перчатки, вынула из ридикюля дамский золотой портсигарчик цилиндрической формы и, блеснув вправленными в его замок камнями, вытянула кончиками пальцев тоненькую душистую папироску.

— Вы курите? — удивился Навроцкий.

Он достал из кармана коробок и зажёг спичку. Анна Фёдоровна прикурила.

— Да, с некоторых пор…

Она слегка прищурила глаза, затянулась и осторожно вытолкнула языком тонкую струйку дама. Всё это она проделала с такой грацией, так по-женски мило, что Навроцкий почувствовал лёгкое головокружение. И когда она молча, не отрывая от него лучистого взгляда тёмных, чуть прикрытых бархатистыми ресницами глаз, передала ему послание Маевского, он лишь мельком взглянул на аккуратно слаженный лист бумаги с торопливо начертанным на нём именем адресата и машинально засунул его в карман.

— Феликс Николаевич, вы поступили дурно, — сказала после довольно продолжительного молчания Анна Фёдоровна, не переставая курить и глядя в упор на сбитого с толку Навроцкого. — Вы просили у меня руки, а сами… — она сделала недоуменное движение плечами и головой, — взяли да пропали… Вы не являлись в наш дом… Вы оставили меня… в странном, затруднительном положении… Что же я могла думать? Я не знала, как мне быть…

— Но ведь вы мне отказали, — растерянно проговорил Навроцкий.

— Ах, не оправдывайтесь, пожалуйста! — сказала Анна Федоровна с досадой.

Навроцкий хотел было возразить, но она подошла к нему вплотную, обдала его фимиамом духов, мгновенно вызвавших у него в голове целый вихрь реминисценций, потянулась к нему всем телом и, чуть опустив ресницы, медленно провела по его щеке вздрагивающими фалангами пальцев. И в тот же миг его обожгло воспоминание об их долгом, сумасшедшем поцелуе, о сладких, влажных губах Анны Фёдоровны, о частом биении её сердца у него под ладонью… Не отдавая себе отчёта, он прижал её к груди и стал целовать пылко, лихорадочно, с грубой, звериной ненасытностью… Анна Федоровна и не думала противиться, и лишь одно слово срывалось вместе с дыханием с её губ: глухое, протяжное: «Мой!»…

2

Покинув под утро спальню княжны, Навроцкий через чёрный ход вышел на пустынную, сумрачную улицу. В бледно-сиреневом свете электрических фонарей он увидел прижавшийся к тротуару автомобиль. Сидевший в нём господин как-то косо взглянул не него из-под полей сдвинутой на лоб шляпы и отвернулся. На миг Навроцкому почудилось что-то знакомое в фигуре этого человека, в блеснувшем из темноты взгляде, и в другой раз он, возможно, даже оглянулся бы, чтобы рассмотреть номер авто, но теперь ему было не до странных господ в автомобилях: в голове его, как в броуновском движении, суетились, сбивались в кучу, толкали одна другую беспорядочные мысли, и ни одна из них не могла вылиться в ясную, законченную форму. Ему хотелось поскорее добраться до дома, выпить чашку-другую кофе, выкурить сигару и спокойно всё обдумать или, напротив, не думать вовсе ни о чём.

Анна Федоровна прекрасно понимала мотив поспешного ухода Навроцкого, ей и самой не нужны были ни огласка, ни стремительно расползающиеся по Петербургу сплетни. Поцеловав его на прощанье и затворив за ним дверь, она почувствовала себя счастливой. Всё утро и весь день она была как никогда весела и едва могла удержаться, чтобы не начать строить радужные, неопределённые планы. Но уже перед вечером в сердце её начали закрадываться сомнения: вернётся ли к ней князь, не поступила ли она слишком опрометчиво, не навредила ли себе, вот так, в порыве страсти, отдавшись ему, не разумнее ли было сначала хорошенько разжечь в нём эту страсть, да так, чтобы она насквозь испепелила его, не оставила даже в самом укромном закоулке его души ни одного тлеющего уголька, способного разгореться для другой женщины? «Время ещё есть, — успокаивала она себя. — Ведь он уже почти мой…» Но беспокойство не оставляло