Судя по шуму, зал начал наполняться. Гул голосов, шорох шагов, постукивания и звяканье говорили об этом ясней, чем могли бы глаза. Шум этот накатывался словно волны. Вначале, когда люди только заходили в зал, голоса их звучали оживлённо и бодро. Затем наступала пауза – они обнаруживали лежавшую меня, и, ошеломлённые, замолкали. Когда спустя время вновь начинали говорить, то делали это уже тихо и тревожно.

Эти волны накатывались несколько раз. Некоторые опознавала – вот взволнованный щебет Арики, Софи и Лили, перемежающийся успокаивающими интонациями маркизы Литты. Другие казались смутно знакомыми, но уверенно назвать имена не смогла бы. Это наверняка придворные герцога, из тех, что развлекали нас в последнее время.

Но вот новые люди перестали прибывать. Новые громкие голоса уже не звучали. Зал был заполнен тревожным шёпотом и шарканьем ног. Видимо, все были в сборе. Вдруг наступила полная тишина. Казалось, никто даже не дышал, и в этом безмолвии раздался голос герцога:

– Господа! Вы все знаете, что на даму из свиты нашей гостьи, принцессы Илиниель, было совершено покушение. Баронессу отравили. Я приготовил противоядие, но одного его недостаточно. Чтобы девушка могла ожить, нужно, чтобы печать смерти перешла на убийцу. Как это срабатывает, я объяснять не буду. Вам достаточно знать, что как только злоумышленник прикоснётся к баронессе, та оживёт, а заклятье падёт на преступника.

Герцог говорил так, что спрашивать, уточнять и спорить никто не рискнул. Правда, и первым подходить ко мне никто не рвался.

После короткой паузы заговорил какой-то мужчина:

– Я единственный, кто пострадал от действий баронессы и потому хочу доказать, что невиновен. Я даже благодарен леди. Она вовремя остановила меня. Что нужно делать?

–Вам, казначей, ничего. Но ценю вашу готовность доказать свою невиновность. Надеюсь, другие будут также решительны. Прошу прощения, я не сказал, что подойти и прикоснуться к руке баронессы Трейской должны будут только дамы. Кто первая?

Шорох платьев, тихие охи и даже всхлипы, но вот чьи-то быстрые шаги направились ко мне.

– После того, что случилось с дядей, я очень злилась на баронессу, но не вредила ей, – твёрдо произнесла племянница казначея, занудная Катарина.

Горячие сухие пальцы прикоснулись к моей руке. Не испугалась! Я даже её немного зауважала.

Вслед за ней потянулись другие барышни, совесть которых была чиста, так как они со мной почти не общались. Рангом не потянули. «Невиноватая я», звучало в разных вариантах и на разные голоса. Прикасались они ко мне тоже по-разному. Одни легко, невесомо, стремительно отдёргивая руку, едва дотронувшись кончиком пальца. Другие тыкали сильно, чуть ли не до синяка, словно желая убедиться в моей неподвижности. Если бы не герцогские чары, я бы точно выдала себя.

Новые ноты в поднадоевшую песню внесла дочь квартирмейстера Габриэла. Эта брюнетка была одной из тех, кого я подозревала.

Остановившись рядом с моим ложем, она хмуро призналась:

– Я нанесла небольшой вред баронессе, когда подсунула в первый вечер эти убогие платья, а потом подбросила принцессе зачарованный гребень. Но подстриглась коротко она сама. К её отравлению я непричастна.

Я почувствовала прикосновение холодных подрагивающих пальцев к своей руке и услышала облегчённый вздох, когда за этим ничего не последовало.

Отходила от меня Габриэла куда энергичней, чем перед этим приближалась.

Потом ещё несколько дам отбарабанили уже привычную мантру про невиновность и чистоту помыслов. Мне показалось, что они были даже рады поучаствовать в таком волнующем спектакле, став на пару мгновений центром общего внимания. Я их почти не слушала, отвлёкшись на обмен репликами квартирмейстера, Габриэлы и герцога.

Вдруг сердце у меня ёкнуло. Вначале я даже не поняла, из-за чего ощутила холод и тревогу. Запах! Те самые духи, чей лёгкий весенний аромат с нотками цитрусовых, прочно связался в моей памяти с неудачливой убийцей.

– Никогда ничего плохого я не желала баронессе Трейской, – звучало так нежно и правдиво, что трудно было не поверить.

Вот только прикасаться ко мне она не торопилась. Раздался шорох одежды, движение воздуха и её рука приблизилась к моей так, что я ощутила чужое тепло. Но прикосновения не последовало! Вот только со стороны это вряд ли кто заметит. «Всё, пора действовать!», – подумала я и открыла глаза.

На меня смотрела прелестная Исабель, внучка канцлера! На фоне стремительно бледнеющего лица её огромные глаза казались сгустком тьмы.

Мои связки ещё не отошли от заклинания герцога, и вместо слов из губ вышло только шипение. Но и этого хватило. Исабель вскрикнула, глаза её закатились, и она рухнула на пол.

– Убийца! Убийца! – заорали какие-то истеричные дамы.

Я села на своём ложе и осмотрелась. Раздался стук падающих тел. Это ещё несколько слабонервных особ покинули строй, свалившись в обморок.

– Ты! Это ты во всём виновата! – от ненависти, звучавшей в голосе канцлера, у меня мороз прошёл по коже. Его обычно невыразительные черты сейчас казались страшными. Рука, вытянутая в мою сторону, словно плела что-то.

Я же, как косуля, внезапно попавшая под свет фар, была не в состоянии выпрыгнуть из-под ослепляющего потока злобы, и обречённо ждала неизбежного.

– Марко, остановитесь! – попытался воззвать к разуму канцлера герцог.

Но тот его будто не услышал, и к движению пальцев присоединилось звучание непонятных слов. Перед гневом дедушки, мстящим за внучку, рассудочность отступает даже у таких, обычно хладнокровных, личностей.

Я не могла отвести от канцлера глаз и только надеялась, что заклинание будет подлинней. Вдруг мрачный речитатив прервался, и высокая сухопарая фигура замерла в этой нелепой позе. Точнее, нелепой вытянутая рука и растопыренные пальцы казались сейчас, когда открытый рот не мог произнести ни слова, а полные ненависти глаза застыли, не в силах даже моргнуть. «Кажется, канцлера настигло герцогское обездвиживающее заклинание», – поняла я и перевела дух.

– Взять их! – приказал герцог, и стоявшая наготове стража быстро спеленала и канцлера, и красавицу Исабель.

– Все свободны!

Эти два слова подействовали на придворных не хуже заклинания, только с противоположным знаком. Они так стремительно разморозились и бросились на выход, что в дверях образовалась давка. Лишь присутствие герцога и стражи не дало ей превратиться в тихую драку.

Только Илиниель и её дамы не дрогнули, а направились в противоположную от двери сторону – ко мне. Герцог тоже подошёл к моему возвышению и протянул руку, помогая сойти с него. Вот теперь я мысленно поблагодарила Мисси, постаравшуюся сделать меня просто красавицей. В такие минуты приятно быть уверенной в безупречности платья и причёски.

Но прикосновение герцогской руки было недолгим. Как только я встала на пол, и стало ясно, что ноги меня держат, он отступил, уступая место Илиниель. Принцесса, смеясь и плача, обняла меня, произнося какие-то радостные бессвязности. Я и сама прослезилась, особенно увидев, как сияют искренними улыбками фрейлины. За время дежурств у моего тела они стали мне близкими подругами. Не думаю, что они были так откровенны с кем-то ещё. Не уверена, стоит ли им знать, что я слышала их признания?