и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.

Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п. ‹…›

Но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей-христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими[622].

На самом деле, говорит Толстой, «действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору».

Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин[623].

В конечном итоге, как утверждает Толстой, «царь – есть раб истории. История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей».

Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда-нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело, verser или не verser le sang de ses peuples…[624] никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться… В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием[625][626].

Сегодня такой взгляд на исторический процесс не слишком популярен, и легко понять почему. Над «неизбежными законами» истории, как правило, презрительно потешаются; общественность все так же привержена школе «великого человека», даже несмотря на то, что академические историки ее сторонятся. В доводах Толстого есть мистический аспект: будто бы сила, которая «движет народами», по сути своей сверхъестественна. Однако этот аргумент довольно просто обновить. Формально лидер располагается на вершине иерархически организованной структуры и издает указы, которые передаются вниз, вплоть до самого мелкого чиновника. На самом деле лидеры – это узлы-концентраторы больших и сложных сетей. Степень их силы – это, в сущности, функция их центральности. Если они тесно связаны с политическим классом, с бюрократией, с медиа и с широкой публикой – и если информация идет в обе стороны, чтобы они могли не только управлять, но и получать сведения, – тогда лидеры могут быть эффективны. Попасть в изоляцию во властной структуре – значит обречь себя на бессилие, как бы грандиозно ни звучал ваш титул. Несомненно, знания экспертов можно обратить себе на пользу в политическом плане. Бюрократами-карьеристами и учеными советниками можно манипулировать, заставляя их узаконить выбранную заранее цель[627]. Но и бюрократы могут ловко использовать предполагаемых хозяев в собственных целях, например представляя им – как ярко показал Генри Киссинджер – три альтернативы, разумна из которых лишь одна, а именно та, которую уже решили выбрать государственные служащие[628]. И справедливо будет заметить, что в демократических странах электорат может не поддаваться манипуляциям. Номинально гражданский лидер стоит во главе разношерстной, непокорной, необученной армии. Но линия наименьшего сопротивления может заключаться в том, чтобы повторить слова, сказанные радикальным республиканцем Александром Огюстом Ледрю-Ролленом в 1848 году: «Я их предводитель; я должен за ними следовать!» («Je suis leur chef; il faut que je les suive!»[629]).

Особо не задумываясь, мы полагаем, будто нам ясна разница между природной и рукотворной катастрофой. Мы классифицируем извержения вулканов, землетрясения, наводнения и голод как природные катаклизмы, а войны, кровавые революции и экономические кризисы – как рукотворные, допуская при этом, что среди них есть более и менее преднамеренные. Так, большинство историков в наши дни согласны с тем, что Гитлер проводил намеренное уничтожение евреев и что задумал он его за много лет до того, как начал претворять его в жизнь. И все же если последовательно применить толстовский принцип, то даже Холокост сложно представить как простой итог психопатического антисемитизма одного-единственного человека. Целая историографическая школа с не слишком привлекательным названием – «структурные функционалисты» – стремилась объяснить, что попытка истребить евреев в Европе имела место потому, что в ненормальных обстоятельствах, возникших в ходе Второй мировой войны, большое число немцев то ли из идейных убеждений, то ли из жажды наживы, то ли из простой моральной трусости активно «работали на фюрера» без каких-либо письменных директив, призывающих к геноциду. А почему началась война? Официальная причина состояла в том, что Гитлер потребовал передать ему «вольный город» Данциг и провести плебисцит в Польском коридоре – на территории, которая перешла к Польше от Германии в 1920 году. Польша отказалась, а Великобритания и Франция были обязаны выполнить свои союзнические обязательства перед Варшавой. По силе своей убедительности подобное объяснение сравнимо с теорией, которую высмеивал Толстой, – той самой, которая гласила, что причиной вторжения французов в Россию в 1812 году стала «обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому».

Демократия против голода

Насколько природные катаклизмы имеют природный характер? В двух своих основополагающих работах, «Бедность и голод» (Poverty and Famines, 1983) и «Развитие как свобода» (1999), индийский экономист Амартия Сен подвергает сомнению представления, согласно которым голод является природным бедствием, и называет его бедствием рукотворным. Сен утверждает, что голод происходит вовсе не из-за нехватки продовольствия, а из-за того, что цены на продукты питания становятся неподъемными для малоимущих, – иными словами, из-за несостоятельности рынка.