– Ты скоро? Автобус уедет! – Лаки торопил меня, замешкавшуюся из-за высокой шнуровки овчинных ботинок. – Бежать придется.

Мы, стараясь не дышать ртом – так и легкие поморозить можно, – добежали до расположенной рядом с аркой на входе в поселок недавно поставленной остановки, и утрамбовались в уже битком набитый автобус.

– А ну подвиньтесь! – Последним в салон вдавился широкий, напоминавший габаритами старый шифоньер парень из отдела быстрого реагирования, круглолицый и улыбчивый башкир. Он вошел в салон как ядро, едва не сметя Лаки и прикрываемую им меня.

– Осторожнее, слон! – Тихон, тоже не мелкий, но более внимательный к окружающим, немного отодвинулся, пропуская нас к пустой лавке: – Садитесь, ребята, я вам место занял.

Мы устроились на холодном дерматиновом сиденье, которое Тихон не давал занять никому: «Это для параллельщиков, они еще не восстановились», и даже осталось немного места для самого Тихона (мы на самом деле тогда, даже в зимних куртках, были слишком тощими), но он тут же кивнул Бахраму:

– Садитесь, иначе затопчут, это меня отовсюду видно.

– Да я не помещусь, сиденье-то на двоих. – Узбек старался не упасть: автобус для всех сразу сотрудников оказывался маловат.

– Ребята пока худые, подвинутся, а я вас с этого краю удержу. – Тихон все же настоял на своем, и щуплый электрик примостился на край сиденья.

В городе, несмотря на мороз, было многолюдно, шумно и весело, почти как у нас на девятое мая. Я такого раньше не видела: детские впечатления о ноябрьских демонстрациях из моей памяти стерлись, а невразумительные мероприятия конца девяностых, и особенно «праздники» последних годов, когда все перенесли на непонятное историкам, но откуда-то вылезшее четвертое ноября, и сравниться не могло с этой вот демонстрацией.

– Не понимаю, почему этот день до сих пор отмечают? – раздалось рядом со мной.

Опять Мария, и опять недовольна. Ее уже давно за глаза звали БЯП – (Баба-Яга Против) и недоумевали, как она смогла стать кандидатом психологических наук. Инесса как-то сказала, что такое возможно для теоретика, кабинетного ученого, и только когда он думает о карьере, а не о науке, выбирая «перспективные» темы.

– А почему во Франции Бастилию до сих пор отмечают? – обернулся к ней Игорь Николаевич, подошедший к нашей колонне незадолго до этого. – Это день, изменивший историю планеты, хочется этого кому-то или нет. Не знаю, как для вас, а для моей семьи он всегда был праздником, хотя бы потому, что мы из потомков крепостных в ученые выбились. Вам этого не понять. Не нравится – никто вас не держит, участие добровольное.

Политических лозунгов здесь не было, как и скандалов с «оппозицией». Не из-за цензуры, просто никто не хотел портить праздничный день. Зато много говорили о том, что блокада не помешала людям нормально жить, предприятия работают, как обычно, дети учатся, а несколько человек, из-за невозможности вовремя приехать на различные соревнования, участвовали в них дистанционно, по видеосвязи, и один коллектив даже победил в конкурсе фольклорных ансамблей.

На сцене как раз шло выступление этого ансамбля, и всем оно понравилось, хотя звук санквылтапа[15] непривычен для русских. Зато девочки красиво танцевали, а руководитель после выступления катал на оленьей упряжке детвору.

– Где же вы оленей достали? – Тихон с тоской о недоступном лесе смотрел на мелких, чуть выше собаки, упряжных животных.

– На окраине у нас ветстанция, – улыбнулся руководитель ансамбля, Тихон понимающе кивнул – знал о ней, видать. Руководитель же продолжил: – Мы думали в гонках на нартах на Ямале участвовать, заранее готовились – нескольких оленей на проверку привели. Если бы не блокада… Олени там пока живут, хотя без ягеля плохо. Может, по весне на гонки в Нумто успеем, если блокада в марте исчезнет. Сейчас снег выпал, тренироваться начали, а к январю и по реке ездить можно будет.

– Пошли, молодежь, там шашлыки жарят, – потянул нас в сторону мангалов подошедший Ильдус. – Каждому желающему по шампуру, мясо из городских запасов выделили, сверх пайка. Иначе до Нового года мясца не поедим.

Мы лакомились ароматным, хоть и несколько жестким мясом, наслаждаясь подзабытым вкусом – после полутора месяцев на консервах оно считалось настоящим деликатесом. Потом пили горячий чай, а после этого, гуляя по запруженной людьми главной улице, наткнулись на лоток с мороженым. Ничего странного и тем более страшного в таком нет – в мороз мороженое есть лучше всего, честное слово. Особенно жирный пломбир.

Не было на празднике лишь одного – спиртного. Алкоголь через блокаду конечно же провезти можно, и причина «сухого закона» была в самой ситуации блокады, в нежелании властей города провоцировать пусть немногих, но все же живших в городе выпивох, несдержанных после рюмки-другой. Зато вечером, в столовой поселка, когда все, уже вернувшиеся из города, отогревшиеся и переодевшиеся сотрудники собрались на праздничный ужин, были и водка, и вино, пусть и в количестве «смочить губы». Ну а дури веселой и активной молодежи и своей хватало: после неудачной попытки устроить снежную баталию – в мороз снег не слипался, рассыпаясь пылью, – парни достали куски пластика и, за неимением горок, стали катать друг друга и девушек по дороге. Разогнанные импровизированные «сани» летали с приличной скоростью, причем по не всегда просчитываемой траектории, так что под конец парни едва не снесли лбами опору арки теплотрассы, и Игорь Николаевич, как ответственный за матчасть, забрав у них несколько покоцаный пластик, приказал всем расходиться. Да и пора было – почти полночь, а утром рабочий день, и никаких отговорок!

* * *

После ноябрьских праздников жизнь вернулась в привычную колею, хотя и с некоторыми изменениями: к нам переехали Маша и Славка.

Все началось с разговора с Машей. Она, уже переставшая шугаться каждой тени и радовавшаяся возможности заняться любимым рукоделием, взялась учить Варю изготовлению куколок. Присматривавшая за девочкой пожилая воспитательница, обратив внимание на то, как Маша поглядывает на стопку детских книжек с иллюстрациями Билибина, протянула одну из них девушке, вспомнив, что Маша разбирается в народном костюме, и решив, что она хочет посмотреть картинки. Все считали, что крепостную девочку никто не учил грамоте, поэтому Маша оказалась единственной, кому ни разу не давали письменных тестов, а сама она из-за робости и влияния амнезии не показывала интереса к книгам. Но, взяв книжку, девушка медленно, водя пальцем по строчкам и запинаясь на некоторых буквах, стала читать.

Мы узнали об этом в субботу, и Инесса, которой позвонили из гостиницы-санатория, попросила меня в понедельник съездить с ней: и люди будут знать, что я о них не забыла, и с Машей поговорю, а то и смогу узнать еще что-нибудь о ее прошлом. Я послала срочный запрос на скан какой-нибудь старинной Псалтыри, и в понедельник приехала уже подготовленной.