Герцогиня вздрогнула и обернулась. Увидев стоящего в нескольких шагах от нее поляка, она вскочила и с пламенеющими щеками и глазами горячо произнесла:

— Ах, это вы?.. Да, вы, действительно, не раб, но гораздо хуже, вы — ренегат! Самый жалкий из всех рабов не изменил бы своей религии, как сделали вы, синьор Лащинский. Зачем вы явились на Кипр? Кого вы брались защищать своей шпагой: льва святого Марка или полумесяц?

— Кого придется, синьора… Я не патриот и не ханжа. Мне совершенно все равно, за кого или что биться, лишь бы просуществовать как-нибудь… Я не скрываю, что ищу приключений, подобно многим другим, умеющим владеть оружием. Но я пришел не за тем, чтобы вести с вами беседу на эту тему, на это будет время впереди…

— Так зачем же вы пожаловали, синьор Лащинский?

Вместо ответа поляк притворил дверь и осторожно выглянул из нее, потом запер ее, почти вплотную подошел к герцогине и шепотом спросил:

— Знаете вы, куда вас везет Метюб?

— Знаю. Обратно в Гюссифскую крепость, — ответила Элеонора, с удивлением глядя на него.

— Другими словами, к Гараджии, — поправил ее поляк.

— Да. Ну, и что же дальше, синьор?

— А какого приема ожидаете вы теперь от этой женщины, пользующейся такой дурной славой за свои прихоти и за жестокосердие?

— Разумеется, не особенно любезного. Я принимаю во внимание случившееся и…

— Да уж поверьте, что вы и на тень «любезности» с ее стороны не можете рассчитывать, — перебил Лащинский. — Она была взбешена вашей выходкой и никогда не простит вам ее. Я пришел к вам не как враг, а как друг, готовый вместе с другими вашими друзьями пожертвовать собственной жизнью ради вашего спасения.

— Это вы-то?

— А почему же нет? Я вполне искренно повторяю вам, что готов на все, лишь бы спасти вас, и поверьте, что теперь, будучи ренегатом, следовательно, пользуясь доверием магометан, я могу больше принести вам пользы, чем если бы я остался христианином. Это может подтвердить вам и турецкий костюм, который я ношу.

— И вы хотите спасти меня?

— Да, и всех ваших.

— И даже виконта?

Этот вопрос, по-видимому, смутил поляка, но после непродолжительного колебания он и на него ответил по возможности спокойно:

— Конечно, и виконта, если вы этого так желаете и если он останется жив после своего ранения.

— Боже мой! — вскричала внезапно побледневшая герцогиня. — Разве его рана смертельна?

— Смертельна — едва ли, но очень опасна, и я думаю, что виконту немало придется повозиться с ней.

Элеонора закрыла обеими руками лицо и со стоном опустилась на диван.

— Полно, не горюйте, — сказал Лащинский необычайно мягким голосом. — Успокойтесь же синьора. Помните, что вы — капитан Темпеста, и ему не следует выказывать перед другими ни малейшей слабости. К тому же я ведь не говорил вам, что здешний врач уже осудил виконта на смерть, а высказал лишь свое предположение… Я сам видел, как излечивались и не от таких еще ран. Мне пришлось воевать с русскими татарами, у них тоже тяжелое оружие и…

— Хорошо, оставим это, — перебила его герцогиня, стараясь овладеть собой. — Скажите лучше, чего вы собственно хотите от меня?

— Да больше ничего, как только спасти вас всех. Чего же я еще могу хотеть?

— Вы, вероятно, раскаиваетесь в том, что изменили кресту и желаете загладить отчасти свою вину, спасая нас?

— Может быть, и так, — отвечал поляк, бегая глазами по сторонам, чтобы не встретиться с пытливым взглядом своей собеседницы.

— Гм!.. А каким образом думаете вы спасти нас?

— Прежде всего нужно устроить так, чтобы галера не могла войти в Гюссифский рейд, потому что, если вы попадете вновь в руки Гараджии, она не выпустит вас живой. В этом я вполне убежден.

— Да, и я того же мнения. Но какое вам-то дело до этого?

— Больше, чем вы думаете, синьора, — сказал поляк, сопровождая свои слова выразительным взглядом.

— Я вас не понимаю, синьор.

— Все еще не понимаете, синьора?

— Нет.

— Вы знаете, что я подвергаюсь опасности быть посаженным на кол как ренегат, если меня уличат в пособничестве вам?

— Очень может быть… Ну, а дальше что?

— Дальше?.. А дальше то, что я имею право на вознаграждение за такой страшный риск.

— Это верно. Я, к счастью, настолько богата, что могу предложить вам какое хотите вознаграждение…

Поляк сделал гримасу неудовольствия.

— Вы мне предлагаете деньги? — с горечью произнес он. — Денег мы, искатели приключений, всегда можем заработать нашей шпагой. Я вам говорю не о денежном вознаграждении…

— Так о чем же, синьор Лащинский? — с тревогой в голосе спросила герцогиня.

— О чем?.. О вас самих, синьора, — с невольной заминкой выговорил поляк. — Или, точнее, о вашей… — и, окончательно замявшись, он не мог окончить фразы.

— О моей?.. Договаривайте же, синьор! — с еще большей тревогой вскричала девушка.

— О вашей… руке, синьора, — с заметным усилием досказал наконец, Лащинский.

Изумление молодой девушки было так велико, что она на несколько времени лишилась языка.

— Вы шутите, капитан, — вымолвила она наконец с деланным смехом, под которым желала скрыть свое негодование. — А виконт Ле-Гюсьер? Разве вы забыли, что он мой жених?

— Жениха всегда можно оставить. Это — не муж. Согласны вы заключить со мной этот… договор? — нетерпеливо приставал Лащинский.

— Согласна, — ответила наконец молодая девушка. — Виконт, чего доброго, действительно больше не встанет, а мы во что бы то ни стало должны спастись. Но поклянитесь, что не обманете нас.

— Клянусь и крестом, и полумесяцем… Дайте мне вашу руку. Элеонора с внутренней дрожью протянула авантюристу руку, которую он прижал к губам.

— Итак, — проговорил он, — через несколько часов галера загорится в трюме, под мачтами, а вы все будете спасены… Прощайте пока, моя прелестная невеста. Вы не пожалеете о данном мне обещании, честное слово поляка!

Еще раз поцеловав ей руку, он тихо отпер дверь и вышел из каюты.

Герцогиня прижала обе руки к сильно бьющемуся сердцу и долго просидела неподвижно.

Лицо ее теперь пылало, а глаза метали молнии.

— Презренный ренегат! — глухо прошептала она сквозь крепко сжатые зубы. — Погоди: я сыграю с тобой такую же игру, какую сыграла с Гараджией! Я-то ведь не клялась тебе ни на чем…

Пока в главной каюте происходила вышеописанная сцена, дедушка Стаке, этот болтливый, но честный и порывистый старик, запертый в килевом трюме галеры, разражался градом проклятий против турок, посылая их вместе с Магометом то на дно моря, то в самую преисподнюю.