– Кажется, она разочарована тем, что максимум, что покажут в журнале, – это ее зад? – спросил Джоджо, состроив рожу.

Я проигнорировала его. Все знали, несмотря ни на что, он был очень стеснительным. Он боялся, что его изувечат, когда он служил в морской пехоте. Насколько мне было известно, он, вероятно, всегда был ханжой, но я сомневалась. Нас с мамой его консервативность забавляла, но я абсолютно уверена, что никто не сказал бы ему об этом.

Судя по гримасе на лице Ивана, он хотел пошутить, но решил воздержаться.

– Ты хочешь, чтобы они показали больше? – спросил идиот рядом со мной.

Я захлопала глазами.

– Насколько я знаю, это не рекомендовано для просмотра детям до 13 лет, – сказал он. – Кроме фотографа и персонала, никто не увидит… всего.

Не считая его самого.

Я совершенно не стеснялась своего тела. Возможно, я была не такой стройной, какой стала бы ближе к соревнованиям, но с тех пор, как мы начали тренироваться, я следила за диетой и меня не смущало то, что досталось мне по наследству. Я была самонадеянной, но все же не настолько самонадеянной.

Я по-прежнему испытывала неуверенность от того, что сидящий рядом со мной придурок увидит меня обнаженной, несмотря на разговор, который состоялся несколько недель назад, когда тренер Ли сообщил мне о съемке.

– Мама, ты не хочешь запретить ей делать это? – спросил брат.

– Почему я стала бы запрещать ей? – Мама вскинула брови, отпивая глоток из огромного бокала с вином, который она достала откуда-то, как фокусник.

– Потому что. – Джоджо пожал плечами. – Твоя дочь будет красоваться голой в журнале, и миллионы людей увидят ее в чем мать родила.

– И что? – прозвучало в ответ, что крайне удивило меня. Мама все еще носила бикини, не обращая внимания на проклятые растяжки и кожу шестидесятилетней женщины. – В чем проблема?

Скользнув темно-карими глазами в одну, потом в другую сторону, Джоджо произнес:

– Она собирается оголиться?

Глядя на то, как мама моргнула, я подумала, что, наверное, выгляжу так же, как она, когда моргаю.

– Разве ты никогда не обнажался?

Джоджо заворчал, откинувшись на стуле.

– Не для того, чтобы миллионы людей смотрели на меня и дрочили!

От его слов у меня в голове что-то щелкнуло.

И я вспомнила, что за проблема возникнет тогда, когда «миллионы людей» увидят меня обнаженной.

Черт.

Черт, черт, черт.

– Ты считаешь, что с телом твоей сестры что-то не так?

– Я не это пытаюсь сказать.

– А если бы ее снимал Себастьян, ты сказал бы мне что-нибудь? – спросила мама, отпивая еще глоток или пять глотков вина, но я была все еще слишком занята тем, что обдумывала замечание Джоджо. Насчет тех, кому не следовало бы видеть меня в чем мать родила.

Ты уже согласилась, напомнила я себе. Я уже согласилась. Что делать? Перестать жить своей жизнью из-за каких-то кретинов?

Нет. Но у меня появилось такое желание.

Но я не могла. Я отмахнулась от своих страхов, оставив их на потом. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь, глядя на мое лицо, понял, что я встревожена тем, во что мне не хотелось посвящать их.

Джоджо вздохнул, а потом промямлил:

– Нет.

После чего мама подмигнула.

– Тогда не будь лицемером или сексистом. Человеческое тело – вещь естественная. То, что она делает, не будет выглядеть сексуально… ведь так, Иван?

Нога Ивана стукнула меня под столом.

– Да, мэм. Это ради искусства.

– Понимаешь? Ради искусства. Давид обнажен. Венера Милосская – почти голая. В молодости у меня был приятель – художник. Я раз или два позировала для него. Голая, Джоджо, в чем мать родила. – Она улыбнулась. – Ты думаешь, что твоя сестра не так хороша, как Иван? Ты думаешь, что она недостойна…

– О господи. Прошу прощения, – поспешил возразить Джоджо, словно наконец вспомнил, с кем он разговаривает. – Мне следовало помолчать.

– Твоя сестра – красивая, сильная женщина, которая делает то, на что не способны миллионы других людей. Ее тело отточено тысячами часов тренировок. Ей нечего стыдиться. У всех нас есть соски. Я кормила тебя грудью, и тогда ты не жаловался.

Примерно на половине этой тирады Джоджо быстро замотал головой, как будто говоря нет, прошу тебя, нет. Поделом ему.

– Простите, я сказал, что я прошу прощения. Давайте сделаем вид, что я ничего не говорил… – сказал он.

– Здесь нечего стыдиться…

– Мама, я попросил прощения.

Иван снова пнул меня ногой, но я была слишком поглощена тем, что старалась не рассмеяться, глядя на изменившееся выражение лица Джоджо.

Мама пропустила реплику моего брата мимо ушей.

– Грудь естественна…

– Я знаю, мама. Я знаю, что она естественна. Я люблю и уважаю женщин. Грудь. Я просто не хочу, чтобы она маячила у меня перед глазами.

– Она воплощение женственности, красоты…

Я была совершенно уверена, что Джоджо начал давиться.

– Мама, пожалуйста…

– Думать, что женщины – слабый пол, потому что у нас есть влагалище и грудь, – признак предубежденного, сексистского мышления…

– Ты не слабая. Ни одна из вас не слабая, клянусь…

– Ты знаешь, что такое…

Иван опять долбанул меня ногой, и мне, чтобы хорошо видеть его, не оставалось ничего другого, кроме как развернуться к нему всем телом, закусив губы, чтобы не рассмеяться. Его леденисто-голубые глаза встретились с моими, и было понятно, что он тоже пытается не расхохотаться. Особенно в тот момент, когда мама стала распространяться о том, как унизительно неравенство.

– Женщины устраивали демонстрации, митинги, на них набрасывались за то, что они хотели видеть своих матерей и сестер людьми, а не собственностью их мужей. – Через пару минут мама, в конце концов, вернулась к началу разговора. – Если твоя сестра хочет показать тело, дарованное ей богом, она может это сделать, и я не собираюсь останавливать ее, и ты не остановишь ее, и никто не остановит ее.

Потом она, указав на него вилкой, сощурила глаза:

– Я была о тебе лучшего мнения, Джонатан Арвин.

Я чуть было не прыснула со смеху, когда она внезапно произнесла его второе имя.

Примерно через минуту Джоджо запрокинул голову и, сидя по-прежнему неподвижно, застонал:

– Ты права. Прости. Прости.

Усмехнувшись, мама подмигнула мне, отчего я рассмеялась.

– Вот что я придумала. Каждый из нас купит по номеру и постарается разрекламировать его. Я вставлю снимок в рамку и поставлю на каминную полку.