разрывают его костюм, пытаясь добраться до груди. Один из гремлинов впился зубами в механический моноглаз и откусил его кусок. Луч погас. Гремлин начал жевать, с хрустом перемалывая латунь трубки и стекло линзы.

Лазарус поднял руку, чтобы стащить с себя гремлина, но другой вцепился в нее зубами и откусил палец, а затем и второй.

Третий гремлин меж тем вырвал из замочной скважины заводной ключ и отправил его в пасть, после чего вонзил когти в грудь Лазаруса. Они вошли в металл, как в мягкий податливый воск, вырвали кусок латунной пластины, и гремлин сунул в дыру голову, пожирая то, что было внутри.

Раздался треск. Конечности Лазаруса дернулись и замерли. Голова повернулась на бок.

Все было кончено. Лазарус Лемони был мертв.

Чиркнула спичка, и Лемюэль зажег висевшую на стене керосиновую лампу. Взяв ее за проволочную ручку, он подошел к распростертому на полу отцу. Тело Лазаруса было изуродовано, из-под него растекалась вязкая черная жидкость — машинное масло. А гремлины, хоть и возмущенно заворчали, злобно косясь мелкими глазками на лампу в руке аптекаря, продолжали ужин.

Лемюэль топнул, и коротышки, в испуге соскочив с тела, ринулись во тьму чердака.

— Что вы наделали, Лемюэль? — потрясенно прошептал Джеймс.

Аптекарь повернул к нему голову.

— То, что должен был. Остановил его, пока он не убил всех нас и не превратил в такие же бездушные конструкты, каким был сам. Вы молодец, кузен, — сделали все в точности, как мы и планировали: отвлекли его и облили раствором.

— Нет! — воскликнул Джеймс. — Он не собирался нас убивать или улучшать. Как и не собирался проводить эксперимент над вами много лет назад…

Лемюэль не слушал. Быстро подойдя к жене, он поставил лампу на пол и начал отвязывать ее. Узел разошелся, веревки спали, и Хелен, вытащив изо рта кляп, обняла Лемюэля. Ее сотрясали рыдания.

— Все хорошо, дорогая. Все закончилось. Я так за тебя боялся. Если бы он что-то с тобой сделал…

Джеймс поднялся и, не в силах смотреть на Лазаруса, на нетвердых ногах двинулся к кузену и его жене.

— Лемюэль, ваш отец сказал, что кто-то подбросил ему чертежи фабрики и настроил вас против него.

Поглаживая Хелен по спине, Лемюэль раздраженно поглядел на Джеймса.

— Кто?

— Он уже собирался сказать, когда вы… Вы говорили там, в провизорской, что кто-то раскрыл вам замысел Лазаруса Лемони. Кто это был?

Лемюэль покачал головой.

— Мой отец солгал вам, Джеймс. Но я успел вовремя и остановил его. Этот кошмар закончился — все позади.

— Вы не понимаете…

— Я понимаю, что вы пережили потрясение, Джеймс, — прервал его Лемюэль. — Но я больше не желаю говорить об отце. Нужно спуститься, освободить мадам Клопп, заняться вашей скулой и… думаю, да, нам всем не помешает успокоительное. Много успокоительного. — Он поцеловал жену в лоб и сказал: — Пойдем, дорогая.

Хелен кивнула, поцеловала его в щеку и вдруг застыла, точно обратилась в восковую статую.

— Хелен? — дрожащим голосом произнес Лемюэль. — Ты…

Хелен широко-широко распахнула глаза и раскрыла рот, словно в беззвучном крике.

— Нет! — закричал Лемюэль. — Только не сейчас!

Хелен задрожала, потянулась неимоверно трясущимися руками к мужу.

— Ле… мюэль… — прохрипела она. Из уголков ее глаз потекли черные слезы.

Джеймс непроизвольно попятился.

— Лемюэль, что происходит?!

— Приступ! — воскликнул Лемюэль. — Начинается новый приступ! Но почему сейчас?! Почему так рано?!

Лемюэль схватил жену, поднял ее на руки и двинулся к выходу с чердака.

— Нужно скорее отнести ее в комнату!

Он скрылся на лестнице, и Джеймс остался на чердаке один.

Лампа по-прежнему стояла на полу у стула, рядом лежал ворох веревок, которые совсем недавно удерживали Хелен. В темноте проглядывали очертания устройства для «перемещения», а на полу в центре чердака в луже машинного масла лежало изуродованное тело Лазаруса Лемони.

«Ужасы-за-пенни»… Не так они обычно заканчиваются…

И Джеймс ощутил — всем своим существом ощутил, что это еще не конец.

Глава 5. Хороший сын, Плохой сын

Туманный шквал закончился, но на улице Слив все еще тут и там над мостовой и тротуаром висели белые «войлочные» клочья.

Мимо аптеки проехал угрюмый экипаж крысоловов. Зазвенели стекла, и к станции подошел трамвай. Проглотив пару джентльменов и полную даму с корзинкой, какие носят швеи, он пополз дальше.

У парковой ограды мистер Тромпер, как и незадолго перед шквалом, сражался с газетной тумбой. К своим распрям с ящиком он привлек почтальона, который неодобрительно глядел на то, как констебль пинает несчастную тумбу. Сжимая кулаки, мистер Тромпер громогласно требовал от почтальона «разобраться уже наконец с этим непотребством», на что тот лишь пожимал плечами.

Редкие прохожие напоминали сонных мух, потревоженных громким хлопком двери. Они казались потерянными, словно пытались на ходу вспомнить, куда направлялись и что хотели сделать.

Улица Слив еще не до конца очнулась после непогоды, как, впрочем, и аптека «Горькая пилюля Лемони». Несмотря на то, что после кошмарных событий на чердаке прошло уже два дня, те, кто жил, в доме из зеленого кирпича, по-прежнему пребывали в вязком оцепенении.

Теща аптекаря редко покидала свою комнату и во время встреч в коридоре или на лестнице не отвечала на приветствия Джеймса, старательно делая вид, будто к ней никто не обращается. Она злилась — и на этот раз ее злость была вполне оправдана, ведь именно приехавший из Рабберота родственник стал причиной всего, что произошло. Джеймс ожидал криков и требований немедленно выгнать его, но мадам Клопп не сказала по этому поводу ни слова. Даже закономерного «Я предупреждала!»

Лемюэль вывесил на двери аптеки табличку «Закрыто» и все время пропадал в провизорской, видимо, работая над своими сыворотками. С памятной ночи он показывался всего трижды — чтобы проверить самочувствие Хелен. Впрочем, все его походы на третий этаж заканчивались одинаково — какое-то время он топтался у двери комнаты супруги и молчаливо кивал на раздающийся из-за нее крик: «Если ты пришел не для того, чтобы выпустить меня, убирайся, Лемюэль!»

Лучше Хелен не становилось. В последний раз Джеймс ее видел, когда Лемюэль уносил ее с чердака. Доктор Доу не приходил, а на все вопросы о самочувствии супруги кузен отвечал резко, раздраженно: «Я не знаю, почему приступ начался столь внезапно и почему он длится так долго!», «Я не знаю, когда он закончится!».

При этом ни Лемюэль, ни мадам Клопп произошедшее не обсуждали, как будто ничего не случилось.

В отличие от них, Джеймс никак не мог выкинуть из головы весь тот кошмар и того, что говорил Лазарус Лемони. Его