– Донна Лукреция, вы мне льстите!

Она удовлетворенно улыбнулась и свесилась с седла, чтобы поцеловать меня в щеку. Повеяло запахом розового масла.

После этого она дала знак своей свите и крикнула:

– Amato fratello, vieni![58] Прошу приветствовать нашу сестру донну Лукрецию.

Из ее свиты выступил человек такой неожиданной красоты, что некоторые из дам позади меня невольно ахнули.

Словно сливаясь воедино со своим конем, он напоминал кентавра. Крупные руки без напряжения держали украшенные кисточками поводья, мускулистые бедра, обтянутые черными рейтузами, уверенно управляли жеребцом. Его плечи и грудь распирали дублет с вышитой двойной короной Неаполя. Волосы цвета темного золота выбились из-под украшенной драгоценными камнями шляпы, обрамляя загорелое лицо. Несмотря на красоту, я отметила его сходство с Санчей: те же широкие скулы и большой рот, крючковатый нос и глубоко посаженные глаза – только у него они были светло-золотыми, медового оттенка. И если его сестра гордилась своей привлекательностью, то он держался безразлично, словно не зная о впечатлении, какое производит на людей.

– Позвольте представить моего брата, – сказала Санча. – Альфонсо Арагонский, принц Неаполитанский.

– Донна Лукреция.

Он поклонился. Голос его звучал сипловато от дорожной пыли. На своем огромном чалом коне он возвышался надо мной, и мне пришлось покрепче ухватиться за поводья: мой мул подался назад. Альфонсо пощелкал языком, и его конь тут же отступил, ставя копыта с точностью, какой только Хуан умел добиваться от своих скакунов.

– Надеюсь, я не испугал вас. – Он улыбнулся, обнажив белые, как слоновая кость, зубы.

Нос у него смотрел немного в сторону, но даже эти недостатки не умаляли его привлекательности.

Вот досада, если столь ловкий наездник посчитает, что я боюсь лошадей! Лучше бы я села на мерина или кобылу. А впрочем, с какой это стати меня волнует, что он обо мне подумает?

– Я имел в виду – не испугал вашего мула, – добавил он. – Я вижу, вас, моя госпожа, трудно испугать. – Он улыбнулся еще шире. – Так же, как вам трудно польстить, – тихо добавил он.

– Давайте поспешим в собор Иоанна Крестителя, – слегка смутившись, ответила я. – Прослушаем службу в честь вашего прибытия.

Я произнесла эту фразу, глядя на Санчу.

– Конечно, дорогая Лукреция! – ответила она. – Как вы скажете, так и будет. Вы здесь хозяйка.

Возле собора я спешилась с помощью особого стульчика и встала рядом с ней. Джоффре занял место с другой стороны от меня. Когда Альфонсо спрыгнул со своего скакуна и встал слева от моего брата, я обнаружила, что мы почти одного роста. Но так же как и его некрасивый нос, невысокий рост Альфонсо только усиливал его привлекательность.

Мы отстояли мессу в базилике римского епископа с ее византийской архитектурой и тронутыми огнем пилястрами, потом двинулись по Виа Латерна. Дорога была увешана знаменами, собравшиеся выкрикивали приветствия – наконец-то после ужасов вражеского нашествия римлянам выпал повод для радости. Наш путь лежал мимо Колизея, руин Форума, по Кампо де Фьори к Виа Ректа, по которой мы, миновав замок Святого Ангела, добрались до Ватикана. Еще в дороге я почувствовала, как между мной и Санчей рождается соперничество. Она вскидывала голову, одаряя улыбкой машущие толпы. Многие, казалось, не знали, на кого смотреть сначала: на жизнерадостную неаполитанскую принцессу в роскошном темном бархате или на меня, дочь папы Александра VI, в дорогом малиновом платье. Я слышала выкрики «Bella signora! Bella principessa!», но к которой из прекрасных дам они относились? Санча явно не сомневалась, что кричат ей, потому что приказала своим дамам разбрасывать горстями монеты из атласных кошелей у них на поясе. Она смеялась, глядя на детей, прыгающих за деньгами.

В одном я была уверена: когда мы пересекли недавно отремонтированный мост Святого Ангела и выехали на пьяццу Святого Петра, где бой колоколов отметил наше появление, я почувствовала на себе пристальный взгляд Альфонсо Неаполитанского. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не посмотреть на него, хотя втайне и хотелось.

Это было невозможно, даже невероятно, но у меня создалось впечатление: с таким мужчиной, как он, я могла бы забыть мои мучительные, сложные чувства к Чезаре.

* * *

Приезд Санчи в Рим немедленно вызвал скандал.

Стоило ей, высоко подняв голову, войти в Sala dei Pontefici и с показной самоуверенностью направиться к возвышению, на котором в полных регалиях сидел мой отец, как она покорила ватиканский двор и подогрела нашу пылкую страсть к слухам.

Папочка в ее присутствии расцвел, его щеки покраснели. После того как она, преклонив колена, поцеловала его туфлю, он обнял ее слишком уж пылко. На Джоффре папочка едва обратил внимание, а ей предложил занять место на особой подушке рядом с ним, против той, на которой сидела я. Во время приема и долгой трапезы он шутил и щипал ее за щеку, предлагал ей первой отведать каждого блюда. Ее и Джоффре разместили в палаццо, недавно освобожденном по просьбе папочки одним недовольным кардиналом. Санча тут же привлекла к себе как бурное восхищение, так и ядовитую зависть. Ее способность соблазнять, по-особому складывая пальцы на рукаве, превращала мужчин в идиотов с распахнутыми ртами, а их куртизанок или любовников – в ее заклятых врагов. Искрометная и острая на язык, когда ей того хотелось, она завладела вниманием моего отца, который ловил каждое ее слово. Стремясь потворствовать ее жажде разнообразия блюд, он даже забыл о своей привычке заедать все окороком. По ее просьбе он наполнил ее палаццо – пропахшее плесенью здание – безумным количеством мебели, античных бюстов и статуй, отчего неприглядное сооружение превратилось в место, достойное ее совершенств. Я думала, что Джоффре вознегодует, видя столько внимания к жене, но на банкетах или приемах мой младший брат неизменно выглядел довольным, словно гордился тем, что он муж такой привлекательной женщины. И все же я подозревала, что, как и в случае с моим супружеством, их союз был лишь формальным. Может быть, Джоффре еще недостаточно повзрослел, чтобы в постельных делах быть равным такой искушенной женщине, какой казалась Санча.

Вообще-то, мне полагалось презирать ее, потому что она в некотором роде напоминала мне Джулию. Но трудно было ненавидеть совершенно беззлобного человека. Мы обе чувствовали друг в друге соперниц: увидев одно из моих платьев, она на следующий же день появилась в похожем. Но нельзя было отказать ей в щедрости: когда я восхитилась нитью черного жемчуга, которую она надела как-то днем, Санча тут же сняла ее и подала мне.

– Нет-нет! – рассмеялась она, когда я попыталась отказаться. – Это будет выглядеть гораздо лучше на твоей белой коже. На мне его просто не видно – я ведь черная, как сарацинка.

Своими фривольными шутками она умела оживить даже самое скучное собрание, но после ухода гостей, когда гасли свечи, становилась шумной и откровенной, не желая принимать себя или кого-то другого всерьез. Еще она могла быть необычно чувствительной. Она очень быстро поняла, что под моей внешней беззаботностью скрываются тайны.