Наверное, ему нужно было убить себя на второй день после поражения, как это сделали его враги из прошлого, Брут и Кассий. Поскольку, в сущности, он сыграл такую же партию: римский Восток против Италии и Галлии. Неудачная схема, по которой невозможно выиграть. Великий Помпей уже испробовал это на Цезаре: богатство и размах ничего не стоят против «солдатского резерва». Как он, Антоний, победитель Помпея в Фарсале и Брута в Филиппах, мог забыть этот урок? Октавиан, которого он недооценивал, Октавиан, расписавший ему прелести Востока, толкнул его к наихудшему разделу мира и вынудил согласиться на наследство противников Цезаря. Вот так он, победитель, оказался в проигрыше и расплачивался за свою глупость. Не важно, что его предали, ведь он предал самого себя. Стало быть, нужно умереть.

Но Марк Антоний был прирожденным оратором, его увлекало внутреннее красноречие: после окончания оглашения обвинительного приговора он начинал вести собственную защиту и показывал себя довольно-таки неплохо… Нет, он никогда не был в такой же ситуации, как Помпей или республиканцы: ни один из них не имел в распоряжении Египта. Египта с флотом, судостроительными верфями, населением, портами, богатством (не говоря уже о его царице)! Египет был всесторонне развит, сбалансирован. Он познал его с первого момента и продолжал утверждать: без Египта у него больше не было бы ни солдат, ни крова. Обезоруженный беглец. Поверженный после единственной великой битвы. В то время как он все же мог бы исправить ситуацию, разумеется! И теперь он тоже мог вести переговоры. Между римлянами, не так ли? Прежде всего, Рим объявил войну вовсе не ему, и благодаря Египту у него появилась передышка, подарившая ему отдых и крошечную надежду. А значит, еще рано умирать.

Они вели переговоры. После капитуляции Паратониона Антоний и Клеопатра договаривались с противником. Что они могли продать? Не многое. Может быть, время, которое весьма ценно в период войны. Но Антоний пытался выменять немедленную капитуляцию своих трех легионов на поддержку Египетского царства. «Что до меня, – писал он Октавиану, – то если ты хочешь, чтобы я покинул Египет, гарантируй мне разрешение на отход в Афины, где я буду жить как частное лицо». Он с трудом диктовал это письмо и не был глуп до такой степени, чтобы игнорировать в нем слова, которые были очень весомыми: «Я буду жить…» Октавиан даже не удосужился ответить.

А Царица? Она вела переговоры со своей стороны. Ей было известно, что для продолжения войны Октавиану не хватало денег. В Акциуме Турин рассчитывал прибрать к рукам все средства, собранные ими для сражений, но они с Марком спасли их. С того времени римские легионеры требовали выплат, ветераны Акциума настойчиво добивались земель, а итальянские банкиры давали взаймы только под двенадцать процентов – ряды друзей Октавиана стали редеть. Клеопатра заманивала его: она была готова сдать оружие и заплатить самые большие налоги – особенный вклад, годовые взносы и так далее. Только договор должен был гарантировать, что египетский трон останется за двумя ее детьми, Цезарионом и Селеной. Сама же она исчезнет.

Октавиан усмехнулся:

– Она что, тоже хочет стать афинянкой?

Однако он ответил. Лаконично:

– Убей Антония, а потом поговорим.

Если Птолемеям и не претили убийства, то культа суицида у них не было. Эта добровольная смерть, казавшаяся римлянину последним жестом вежливости, совсем не была оценена греками. Еще менее египтянами, которые настолько любили жизнь, что надеялись продолжить ее «там», практически ничего не меняя: немного пива, хлебных лепешек, кое-какая мебель…

Общество «Товарищей смерти» Антоний и Клеопатра основали с целью взаимной поддержки: ни он, ни она еще не были готовы сделать решительный шаг. Во главе пелусийского гарнизона, прикрывающего Египет с запада, Царица поставила одного из своих лучших генералов. А «император» (отныне его можно писать в кавычках) выводил легионы, реорганизовывал флот, ставил наблюдателей на вершине маяка и приказал каждый вечер поднимать цепи на шести портах Александрии, чтобы предупредить любое нападение. Дни становились длиннее, приближалось лето, навигация давно началась… Любовники вели переговоры с врагом. Лихорадочно. И по отдельности.

Когда Царица решила покинуть Антиродос и устроиться в Царском квартале, дети и слуги восприняли этот переезд как очередную причуду. Клеопатра объяснила свой каприз так: в конце концов, на Антиродосе слишком влажный воздух. И только старшие дети поняли подоплеку этого события: Царица больше не боялась нафаршированных, как гуси, задобренных александрийцев; она боялась нападения римлян с моря. С этой точки зрения стены Царского порта были гораздо надежнее, не говоря уже о преимуществе таинственного подземелья…

Так или иначе, принцев переселили во дворец Тысячи Колонн; Антоний, Антилл и римские офицеры должны были занять резиденцию для гостей; Царица с частью придворных расположилась в Синем дворце; слуги и писари – в здании с архивами; ливанские воины разбили лагерь вокруг небольшого храма Божественного Цезаря, а кельтская охрана – на пристани частного порта. Поначалу Селена обрадовалась встрече со своей Исидой – настоящей, которая не была той кормящей Исидой с тяжелой грудью, как в антиродосском храме. Но когда она захотела добраться до затворниц мыса Локиас, пройдя через свой старый рай, то обнаружила, что маленькая дверь была разбита катапультой, и с другой стороны стены отчетливо виднелся Мавзолей – большая белая башня-пилон, которая скрывала крепостную стену и на которой еще работали темнокожие рабочие.

В тот день, когда прецептор Николай в Ароматном саду вел урок по генеалогии героев, Селена увидела сцену: ее отец избивал человека. Самолично! И этот человек был не кто иной, как посланник Октавиана Цезаря. Молодой и привлекательный посол всегда выглядел очень элегантно, отчего няни и служанки сходили по нему с ума. Он имел привычку чесать голову одним пальцем, дабы не испортить прическу – шикарный малый! Он прибыл сюда две недели назад, поселился на Антиродосе, и Царица принимала его каждый вечер без свидетелей: они вели переговоры. Она даже подарила ему золотое колье…

После очередной беседы молодой человек захотел посмотреть на зверинец и, проходя через сад, наткнулся на Антония, облаченного в военную форму.

– Пока я надрываюсь над организацией защиты и расшибаю себе лоб, чтобы спасти Царицу, ты, напомаженный паяц, любезничаешь во дворце! Ах да, ты же ведешь переговоры! Сейчас плеть потолкует с твоей спиной, подлец! Ты будешь расписан похлеще пурпурного гобелена!

Селена знала, что ее отец обладал огромной силой; Антилл рассказывал, что все Антонии были сильнее гладиаторов: в одном поединке их дядя Луций победил нескольких. Стоило Антонию коснуться его кончиком пальца, как разодетый щеголь со стоном рухнул на дорожку.

– Поднимайся, переговорщик! И посмотри мне в лицо. Она приняла тебя за принца, да? Готов поспорить, ты не признался ей, что ты сын раба, слуга Турина! И если поискать твою семью, то она, без сомнения, распята на кресте!

Посол валялся на земле, запутавшись в своей модной тоге, и в это время прибежали стражники, чье внимание привлек шум в глубине сада.