— А ты спокойно спишь?

— В моём послужном списке намного больше грехов, чем один скандальный артефакт, — хмыкнул отец, принимаясь с наслаждением разрезать отбивную, воняющую так, словно она протухла не одну неделю назад. Но Руперту, кажется, было всё равно. — У меня есть понимание грани дозволенного. Прежде, чем принять решение, я сравниваю, смогу ли потом смотреть на себя в зеркало без отвращения. Если знаешь, что решение было взвешенным, что за ним скрывалась благая цель, то и жить с ним можно. И спать. И в зеркало на себя смотреть. Главное, не переусердствовать с самоубеждением. А то именно так рождаются все эти последователи благих целей, взрывающие бомбы в самолётах. Будь всегда к себе и критична, и милосердна. Жить станет намного легче.

Долгим взглядом я рассматривала морщинки на лице Руперта, пока он безмятежно разрезал мясо и с удовольствием закусывал салатом, хлебом, орешками, всем, что набрал на стойке выдачи.

Я почувствовала в его словах тягость пережитого опыта, но не ощутила навязывания собственного мнения. Это подкупило.

Просто совет.

Просто от человека, повидавшего больше меня.

— Ник, — отец неожиданно прервал мой судорожный поток мыслей, — позовём к нам? Чего это он один сидит?

— НЕТ! — поспешно дёрнулась я.

Руперт второй раз за время нашего разговора замер с не донесённой до рта вилкой.

— Вы поссорились? — не понял он.

— Я… после этого… теракта. После этого теракта я поменяла к нему отношение.

— А что случилось? — нахмурился отец.

— Да так. — Я не стремилась делиться подробностями.

— Он что-то сделал?

— Повёл себя как козёл, — огрызнулась, всё ещё чувствуя лютую ненависть от воспоминания, как Юргес не пожелал делиться с ребёнком пиджаком, стремясь защитить исключительно свою шкуру.

— Бывает, — понимающе кивнул Руперт, хотя к чему конкретно относилось его понимание, я не сообразила.

Ник сидел у окна, организовав негласное соревнование по самому унылому ковырянию в салате. Вид у парня был пришибленный, окружающих он и не пытался разглядывать, нас с Рупертом наверняка не видел.

Я бы и хотела испытать к блондинчику жалость, но не получалось.

Это Ник Юргес.

Он давно себя показал в роли эгоистичной скотины, и менять что-то точно не собирался. Он не проявлял сочувствия к другим, не жалел никого, так почему я должна?

— Я уж было подумал, что вы подружились, — с намёком проговорил отец, заметив мой взгляд.

Можно было бы вяло возмутиться, мол, никакие мы с ним не друзья, уж точно никогда не были! Но я посмотрела на страдальчески израненный салат и тихо выдавила:

— Я тоже.

Руперт явно не ожидал такого откровения, снова застыл, подумал и осторожно проговорил:

— С людьми примерно также. Ты должна определить ту грань для человека, тот поступок, после которого не сможешь его простить. Если понимаешь, что в сравнении его слова или действия не настолько плохи, не всё ещё потеряно.

Я лишь уныло запустила вилку в салат, маньячно расчленяя листья и перемешивая их с другими ингредиентами.

— Экстренная ситуация по-разному действует на психику, — продолжил Руперт, не дождавшись вменяемой реакции на свои слова. — Кто-то паникует и убегает, кто-то лезет на рожон. Вон, как Эван, например.

Вилка замерла в руке, едва успев насадить кусочек огурца.

— А что Эван? — уточнила бесцветным голосом, не поднимая взгляда.

— Да как обычно, полез вытаскивать людей из-под завалов.

Мне показалось, что я превратилась в мраморную статую — на лице замерло отрешённое выражение, рука не двигалась, вилка так и осталась мучить насаженный на неё огурец, спина застыла в сгорбленном положении, пальцы заледенели.

Внутри что-то тоже покрылось трёхметровым слоем льда.

Я не могла вскочить и броситься искать врачей, спасателей, не могла панически выспрашивать у отца, что случилось, как там Эван, что с ним, он хоть жив? Я не могла ни заорать от отчаяния, ни заплакать.

— Он всегда был немного героем, — пожала плечами и засунула ненавистный огурец в рот.

Желудок моментально начал сопротивляться, пытаясь спазмами отговорить меня глотать ненужную ему еду. Но я проглотила. Спокойно отложила вилку. И аккуратно начала спрашивать, что случилось.

К сожалению, отец почти ничего не знал.

Глава 4

Я шла в сторону операционного блока и собиралась сидеть рядом с автоматическими дверями хоть миллион часов, хоть на полу, хоть… На подходе к операционным заметила Джордана Сандерса, мужа Линды, и с ужасом развернулась, делая вид, что просто от скуки шастала по коридору туда-сюда.

Чёрт!

Что он тут делает?

Почему он сидит у операционных?

Как он вообще тут оказался?

— ЭЙ ТЫ, — крикнули мне в спину узнаваемым голосом миллиардера.

Я вздрогнула и мысленно принялась убеждать себя, что он зовёт врача, зовёт врача, точно зовёт врача…

— ДЕВОЧКА!

Ну, врачей и не так называют иногда…

— ЭЙ ТЫ, С ТЕРМИНАТОРСКОЙ РУКОЙ.

А вот это было обидно.

Я замерла. Секунду стояла в замешательстве. Наконец, обернулась.

— Чего вам?

Но миллиардер больше не собирался орать через весь коридор, привлёк внимание – и отлично, дальше «девочка» пусть сама ползёт к его ногам и узнаёт, чего угодно милому сердцу мужчины. Я неторопливо подошла.

— Ну?

Мне сунули золотую карточку и приказали:

— Сбегай за сигаретами.

— Боюсь, с такой суммой я могу только в другую страну сбегать, — процедила. — Попросите кого-нибудь другого, у меня руки ненадёжные.

Тут же развернулась, а потом услышала обижено брошенное в спину:

— А Линде ты приносила.

Ну и память у человека! Ах да, наверное, артефакт…

— Я не хочу проблем. — Всё же вновь посмотрела на мужчину, и, подумав немного, присела рядом.

Инвалидное кресло примыкало к пластиковой больничной лавочке, такой гладкой, что на ней можно было кататься, как на горке. Мистер Сандерс почему-то перебрался с кресла на эту самую лавочку. Он сидел в чёрном — идеального пошива — костюме из дорогого материала, без галстука, бабочки, бутоньерки, салфетки, лишь с распахнутым воротом рубашки, будто ему было тяжело дышать. На шее у него виднелась красная точка — скорее всего, вколол себе энергетик или, может, обезболивающее. Пальцы немного тряслись, хоть он и прижимал их к коленям, пытаясь таким образом скрыть позорное явление.