– Это начало конца, – прошептал Алексей, сидя в прихожей в мокрой шинели. – Брат государя, великий князь Михаил Александрович Романов тоже убит. Княгиня Елизавета Федоровна и великий князь Игорь Константинович сброшены в шахту. Живыми…

Я замерла от ужаса.

– Перед самым концом она громко сказала: «Господи, прости им, не ведают, что творят». – Алеша поднял на меня измученные глаза, полные слез. – Лиза! И девочек, сестер цесаревича, тоже убили… Штыками кололи потерявших сознание…

У меня в горле стоял ком, который я силилась, но никак не могла проглотить. Господи, где же христианские заповеди? Не убий, не укради… Они канули в Лету под винтовками пьяных садистов.

Дальнейшие события слились в один безумный кошмар. Алешу забрали в ЧК, а через неделю за мной, почти обезумевшей от горя, приехал папин воспитанник и сказал, что именем революции я арестована.

Я знала другого Юзика с детских лет, но того щупленького простого паренька, который грубо тащил меня к заплеванному грузовику и бросил на грязную скамейку, никогда не видела раньше.

Не помню, как оказалась в темной комнате. Юзик сидел напротив, а рядом с ним стоял еще один большевик или солдат, и меня тошнило от отвратного запаха немытых ног. У него были нечистые руки и прыщавое лицо. Я теряла сознание от ужаса происходящего. Что они сделают со мной?

Очнулась только тогда, когда в комнату втолкнули худого, измученного офицера, в котором я узнала своего Алексея, избитого, похудевшего…

Юзик взмахнул рукой, и надзиратели не спеша покинули комнату. Мы остались втроем. Я смотрела на разбитое в кровь лицо Алексея, и сердце мое рыдало.

Русские офицеры, Георгиевкие кавалеры.

Вы умирали «За царя! За Отечество!»

Несчастные! Вас били в подвалах революционные наркоманы, вас выгнали из истории, опорочили, забыли неблагодарные потомки!

– Если не отдашь, что прошу отдать твоего жениха по-хорошему, пока по-хорошему, замучаю, – дыхнул Юзик в лицо гнилью нечищеных зубов.

Я похолодела. Господи, кто этот человек? Иуда, назвала его мамочка.

– Юзя, забирай все, что хочешь. Но квартиру несколько раз грабили, то есть проводили обыски, многие вещи из коллекции папы пропали…

– Знаю об обысках.

– Юзя, скажи, что ты ищешь?

Раздался дикий женский вопль, и я потеряла от страха голос. Вопль не утихал, он набирал силу, как будто не человек кричал, а его душа. Я закрыла уши руками, но Юзик подскочил ко мне, стал отрывать руки.

– Ты так же завопишь, если и дальше будешь играть в молчанку! Молчишь? Не знаешь? Ну, ладно…

– Оставь ее, она правда ничего не знает, – подал голос Алексей. – Отпусти ее и получишь то, что хочешь.

…Мы бежали по темной улице.

– Алеша, что же Юзик хотел получить из коллекции отца?

– Не знаю.

– Но ты же пообещал принести ему…

Алексей молча тащил меня за собой. Ноги не повиновались, я падала от перенесенных волнений, задыхалась, слезы щипали щеки.

Как Юзя, папин воспитанник, мог так угрожать? Я задавала этот вопрос в каком-то забытьи, опять и опять, но Алексей не отвечал. Он взял меня на руки и понес бережно, как несут маленького ребенка.

Весь мир был против нас. За что? Будь же навеки прокляты все революции, всех времен и всех народов, пожирающие своих собственных детей и несущие людям океаны страданий!

Мы остановились перед темным Английским посольством. Алексей что-то сказал по-английски, в вое метели я не разобрала, но дверь тут же отворилась. Через несколько минут мы неслись в черной машине по неосвещенным улицам когда-то родного города.

Я ничего не слышала, ничего не понимала, о чем вполголоса говорили атташе, милейший лорд Ирвингс, с Алешей. В голове стоял звон и упорно лезли воспоминания о прошлых праздниках, после которых в такую же метель в уютной машине мы возвращались от атташе. Но только тогда метель не пыталась разбить авто, а уютно пела о приближающейся ночи.

Вокзал встретил нас запахом паровозов и еще чем-то из прежней жизни. Я стояла на ступеньках дипвагона польской миссии, сжимала руку Алеши и не могла ее отпустить даже тогда, когда вагон тронулся и проводник стал что-то мне говорить по-польски. Атташе тянул меня за плечи в душистое тепло вагона, а я все не отпускала такие теплые, такие свои пальцы Алексея.

– Люблю тебя, Алеша, так люблю тебя, – шептала я, и слезы заливали глаза, и губы были соленые от слез, и я бесконечно слизывала их, но слезы все лились и лились, а я все повторяла и повторяла, как заклинание одни и те же слова: – Люблю тебя, Алеша, так люблю тебя…

Поезд набирал скорость, Алексей остался совершенно один во враждебной темноте метели, меня отвел в купе атташе. Слезы тоже висели на его аккуратно постриженных седеющих усах и он все гладил меня по волосам дрожащей рукой и говорил, что все образуется, все пройдет и что я непременно увижу Алексея, скоро, очень скоро, нужно только немножко подождать и не терять веры и надежды…

Но я не верила его словам… Я знала, что мы расстались навсегда в тот ужасный и кровавый 1919 год после Рождества Христова.

Выцветшие чернила письма расплывались перед глазами, и вдруг странная догадка, от которой похолодели и задрожали руки, пронзила меня. Я схватила письмо, вытерла слезы и бросилась в спальню к Муру.

Мур валялся под одеялом с потрепанной книжкой. «Анна Каренина», прочитала на обложке. На острове Носса, под шум дождика Мур наслаждался русской классикой – кто бы мог подумать!

Не дав ему сказать ни слова, я плюхнулась на кровать и быстро перевела письмо, особенно выделив голосом фразы, написанные курсивом.

– Ну и что? – недоуменно спросил Мур.

– Ничего не видишь? – нетерпеливо огрызнулась в ответ.

– Нет.

– О-о-о-о, какой глупый! Слушай еще раз.

Я еще раз прочитала все только выделенные курсивом фразы.

– Ну? – нетерпеливо воскликнула я. – Теперь дошло?

– Юзик как-его-там, приемный сын родителей твоей Елизаветы Ксаверьевны оказался родом из Польши, – неуверенно начал Мур.

– Не то!

– Царь Михаил Федорович, первый из Романовых – намек, что идем правильным путем в расследованиях?

– Нет!

– Профессор теологии, где это? Ага, здесь. «Милейший Роман Захарьевич, приболевший профессор теологии». Первого Романова, отца Анастасии Романовны, жены царя Грозного, звали Роман Захарьин.

– М-ууур! Читаю еще раз. «Царский, Юзик, Роман, иеромонах, хорошо».

– Ну?

– «Царь, Юлия, Романов, Игорь, христианские».

– И?