Поглядывая на него из-под широких полей своей шляпы, я видела живого энергичного мужчину с умными темными глазами, которому никто не дал бы его лет. Я положила руку на его запястье: я хотела, чтобы он навсегда остался таким. Лучи солнца и жизнелюбие Антония растопили мою обиду без следа.

По окончании трапезы мы вернулись к своим лодкам. Матросы под жужжание насекомых налегли на шесты, и мы поплыли обратно, раздвигая высокие стебли папируса и бобов.

— Ну что ж! — промолвил Антоний, снова устраиваясь с удочкой у борта. — Посмотрим, повезет ли мне на этот раз.

Тут с другой стороны послышался плеск. Я оглянулась и заметила, как несколько юных матросиков тихо сиганули в воду.

— Ой, что это? — воскликнул Антоний с деланным удивлением, когда его поплавок задергался на поверхности. Вытащив превосходную кефаль, он отцепил ее и быстро забросил крючок снова.

К его восторгу, рыба снова клюнула. Теперь попался жирный окунь, сильно смахивавший на тех, что продавались на прибрежном рыбном рынке.

— Благородному Антонию сопутствует редкостное везение, — сказала я. — Вот, оказывается, у кого надо поучиться рыбакам.

Флавий и другие собутыльники поощряли своего командира радостными возгласами, не забывая упомянуть, что в честь удачи ему следует выставить еще пива. Снова и снова забрасывал он удочку и вытаскивал больших рыб, словно выстроившихся в очередь за его приманкой.

Вскоре у ног Антония выросла груда рыбы самых разнообразных пород — целый поблескивавший холм. Странно только, что ни одна из рыбин, когда ее вытаскивали, не билась и не разевала рот. А потом, когда чудесный клев закончился, на борт суденышка снова влезли матросы.

— Твоя удача повергает в трепет, — вздохнула я. — Давай посмотрим, что будет завтра. Мы обязательно должны испытать ее еще раз.

— А пока направимся к пристани! — призвал один из солдат. — Антонию пора расщедриться на угощение!

Когда мы вернулись домой, Антония дожидались письма. Он взял их и скрылся в своих покоях, а ночью так и не при шел ко мне — должно быть, из-за полученных вестей. Мне, разумеется, очень хотелось узнать, в чем дело.

На следующий день мы снова отправились к находившемуся в створе улицы Сома причалу, о ступени которого плескались воды гавани. Там дожидались нас наши лодки, и я хранила молчание, ибо заготовила Антонию сюрприз: захватила собственных ныряльщиков со своим запасом рыбы.

Мы гребли к середине озера, следуя за поднимающимся солнцем. Придет время, оно достигнет зенита, и где тогда будет Антоний? В свете или в тени?

Проплыв по открытой воде, мы направились к болотистой прибрежной зоне, где водилось особенно много рыбы и птиц. Кое-кто из нашей компании взял с собой лук и стрелы, чтобы поохотиться.

Антоний, забрасывая удочку, выразил надежду на повторение вчерашней удачи. Долго ждать ему не пришлось: клюнуло почти сразу. Антоний с искренним удивлением вытянул улов, который оказался и впрямь фантастическим: огромная засоленная рыбина, причем не озерная, а морская, выловленная в водах Понта. Любой догадался бы, что она, как и вчера, насажена на крючок человеческими руками.

Он поднял рыбу за хвост, чтобы все увидели, а потом оглушительно расхохотался.

— Это воистину чудесный улов. Волшебный, честное слово, волшебный! Не могу не признать.

— Дорогой Антоний, — сказала я самым нежным и сладким голосом. — Великий Антоний, благородный император! Я думаю, тебе лучше предоставить рыбную ловлю нам, бедным жителям Александрии, Канопа и Мареотиса. Для тебя такой улов слишком мелок. Ты должен добывать царства, города, провинции.

Его смех затих.

— Ты никогда не сдаешься?

Он выбросил рыбу за борт, повернулся и ушел к себе в каюту.

Вернувшись во дворец, Антоний скрылся в своих покоях, а мне осталось дожидаться его у себя. Не ошиблась ли я, когда высмеяла его на глазах у всех, разгадав секрет его рыбацкой «удачи»? При его чувстве юмора это могло показаться забавным, но могло и обидеть. К сожалению, шутка и впрямь вышла двусмысленной. К тому же Антоний пребывал в странном напряжении и именно поэтому не занимался ничем, кроме рыбной ловли, упражнений да пирушек. Создавалось впечатление, что он хотел отвлечься от действительности в наивной надежде, что проблемы разрешатся сами собой, без его участия. Он будто говорил всем нам: разбудите меня, когда все закончится. Его поведение столь разительно отличалось от того, как поступил бы на его месте Цезарь, что я приходила в отчаяние.

Я не ложилась спать и ожидала появления Антония, поскольку видела свет в его покоях в ближнем здании. Просматривает ли он бумаги? Изучает карты? Пишет письма? Ломает голову над каким-то решением? О Исида, пусть он предпримет хоть какое-то действие!

Я вышла наружу, на террасу, где на легком морском ветру трепетало пламя двух факелов.

«Так и бывает, когда любишь простого смертного, обычного человека со всеми его недостатками и слабостями», — говорила я себе.

Да, сложнее всего для меня научиться любить человека с обычными человеческими качествами — после Цезаря. Цезарь был по-настоящему велик. Он испортил меня, заставив подходить к другим людям с той же меркой.

Я имела свои слабости и огрехи, но привыкла к тому, что мой возлюбленный свободен от них. Цезарь оставил мне в наследство не только свой фамильный медальон, который он попросил меня носить всю оставшуюся жизнь, — но и великое бремя ожиданий. Образ решительного, сильного человека, никогда не допускавшего ошибок, остался со мной навсегда. Конечно, стать его преемником трудно. Почти невозможно.

Тем не менее сейчас мое сердце отдано человеку, в чьем окошке не угасал свет. Да, Антоний не лишен обычных человеческих слабостей, но зато он понимает и принимает их в других. Рядом с ним у меня никогда не возникает ощущения, будто я разочаровала его или оказалась слишком слаба. Разве это не великое благо само по себе? Рядом с Цезарем я слишком часто чувствовала, что не соответствую его высочайшему уровню.

Свет в окне потух; должно быть, Антоний собрался спать. Я уже решила лечь, но тут увидела выходящего из здания человека и по походке узнала Антония. Стоя на краю террасы, я помахала длинным шарфом, чтобы привлечь его внимание.

Он остановился. Показав ему знаками, что сейчас спущусь, я закуталась в тот самый шарф, поспешила по лестнице вниз и встретила его на темной лужайке. Дул свежий ночной ветерок.

Радуясь возможности побыть с ним наедине (за пределами спальни нас всегда окружало множество людей, особенно в последнее неспокойное время), я обняла его и сказала:

— Ты работаешь допоздна.

— А ты допоздна за мной следишь.

— Потому что мне передается твое беспокойство. Я не могу лечь, пока не ляжешь ты.

Он вздохнул.

— Какой может быть отдых, когда необходимо принять нелегкое решение — покинуть Александрию. Мне не хочется этого, но, боюсь, я должен.