Знаю, поверить в то, что я остался жив, трудно. Вспоминая прошлое, я и сам себе верю с трудом.

Я безжалостно пользовался слабостью Ричарда Паркера, не выносившего качки, хотя причина не только в этом, но и в другом: я давал ему есть и пить. Ричард Паркер, сколько себя помнил, жил в зоопарке, и мог получить корм, и лапой не пошевельнув. Правда, когда шел дождь и шлюпка превращалась в огромный дождезаборник, он понимал, откуда взялось столько воды. Да и когда нас стаями атаковали летучие рыбы, я был вроде как ни при чем. Однако это никак не влияло на суть дела, а она заключалась в том, что когда он заглядывал через планширь, то не видел ни джунглей, где мог бы охотиться, ни реки, где мог бы напиться вволю. А я давал ему и пищу, и воду. Для него это было непостижимым чудом. А для меня – источником силы. Вот вам доказательство: шли дни и недели, а я был цел и невредим. Или еще: он ни разу на меня не набросился, даже когда я спал на брезенте. И наконец: вот он я, перед вами, сижу и рассказываю свою историю.

Дождевую воду и опресненную я хранил в ящике для припасов, подальше от Ричарда Паркера, – в пятидесятилитровых пластиковых мешках. Я накрепко перевязывал их бечевкой. Мешки с водой были мне дороже золота, сапфиров, рубинов и алмазов, даже если б набить их всем этим добром до краев. Я боялся за них постоянно. Самым жутким кошмаром для меня было то, что, открыв поутру ящик, я вдруг вижу, что из мешков вытекла вода или, того хуже, они все разом прохудились. Дабы предотвратить такую беду, я завернул их в одеяла, чтобы они не терлись о металлический корпус шлюпки, и старался переставлять их как можно реже, чтобы как-нибудь не повредить. Но за горловины мешков я все равно боялся. Вдруг перетрутся от бечевок? И что тогда делать? Ведь вода может испариться…

Когда все было хорошо – дождь поливал потоком и мешки наполнялись водой под завязку, а я подставлял все стаканы, ведра, канистры и пустые жестянки из-под воды (теперь я берег их как зеницу ока). Заполнял я и рвотные пакеты, затягивая их сверху крепким узлом. А если дождь долго не прекращался, я и сам превращался в емкость. Хватал в рот трубку дождезаборника и пил, пил и пил.

Ричарду Паркеру я добавлял в пресную воду немного морской – чуть больше после того, как дожди прекращались, и чуть меньше, когда дождей не было вовсе. Иногда, еще в самом начале, он свешивал голову за борт, принюхивался к морю и начинал лакать – но быстро останавливался.

И все равно нам не хватало. Недостаток пресной воды был главной и постоянной нашей заботой во время всего плавания.

Из того, что я добывал на пропитание, Ричарду Паркеру перепадала, скажем так, львиная доля. И тут уж выбирать не приходилось. Он мгновенно чуял, когда я вытаскивал черепаху, корифену или акулу, – только успевай делиться. Думаю, по вскрытию черепашьих панцирей я побил все мировые рекорды. Рыбу шинковал прямо живьем: она еще трепыхалась. И если стал совсем неприхотлив к еде, то главным образом от нестерпимого голода, да и зевать было некогда. Порой я даже не успевал разглядеть, что поймал. Мигом отправлял себе в рот или бросал Ричарду Паркеру – тот всегда нетерпеливо бил лапой и фыркал, топчась на границе своей территории. Я совсем опустился – и понял это, когда однажды с болью в сердце заметил, что ем как настоящий зверь, – громко и жадно чавкая, в точности как Ричард Паркер.

Шторм в тот день надвигался медленно. Тучи будто спотыкались, убегая в страхе от ветра. Море ему ни в чем не уступало. Оно вздымалось так высоко и опускалось так низко, что у меня аж дух захватывало. Я перетащил в шлюпку опреснители и сетку. Видели бы вы эти водяные горы! Лично мне до сих пор случалось наблюдать одни лишь водяные холмы! А тут на тебе – целые кряжи! Долины, куда мы проваливались, были до того глубокие, что тонули во мраке. А склоны их – до того круты, что шлюпка скользила по ним, как доска для серфинга. Но особенно досталось плоту: как его только не мотало, как только не швыряло! Я вытравил до отказа оба плавучих якоря – так, чтобы они не перехлестнулись.

Взбираясь на громадные валы, шлюпка удерживалась на якорях, как альпинист на страховочных веревках. Мы взлетали так до тех пор, пока не оказывались на белоснежном гребне, попадая в проблески света в ореолах клокочущей пены и готовые в любое мгновение зарыться носом в волну и опрокинуться. С эдакой высотищи было хорошо видно на многие мили вокруг. Но гора разверзалась под нами так стремительно, что у меня сердце обрывалось. И в тот же миг мы опять проваливались на дно мрачной долины, такой же и не совсем такой, как предыдущая, а над нами снова вздымалась многотонная масса воды, от которой мы уворачивались благодаря нашей призрачной легкости. И вновь почва под нами начинала ходить ходуном, якорные лини натягивались втугую – и нас опять подхватывал бешеный водоворот.

Плавучие якоря держали хорошо – даже очень, если честно. Каждый вал словно хотел накрыть нас своим гребнем, но якоря удерживали шлюпку на его вершине, хотя при этом она то и дело зарывалась носом. Под ним вдруг как будто что-то взрывалось, вздымая высоченные фонтаны пены и брызг. И всякий раз я промокал с головы до ног.

А тут нагрянула волна, которой просто не терпелось похоронить нас под собой. В этот раз нос шлюпки почти целиком ушел под воду. Я застыл от ужаса. И едва не вылетел за борт. Шлюпку накрыло волной. Я только услыхал, как взревел Ричард Паркер. И подумал – вот и пришла наша смерть. Мне оставалось одно из двух: погибнуть в воде или в пасти зверя. Я выбрал пасть зверя.

Пока мы неслись вниз по противоположному скату волны, я нырнул под брезент, развернул скатанный край и перебросил его на корму, накрыв и Ричарда Паркера. Даже если б он и взбрыкнул, я бы все равно его не услышал. Орудуя быстрее швейной машинки, кантующей отрез материи, я закрепил боковые края брезента на гаках с обоих бортов. И тут мы опять взмыли ввысь. Шлюпка снова вздыбилась. Удержаться в таком положении было нелегко. Сверху она была целиком закрыта брезентом: я задраил его наглухо, кроме одного края – с моей стороны. Я протиснулся между боковой банкой и брезентом и натянул свободный его край себе на голову. Там негде было развернуться. Между банкой и планширем оставалось дюймов двенадцать свободного пространства, а боковые банки были шириной не больше полутора футов. Даже перед лицом смерти мне хватило ума держаться подальше от днища шлюпки. Надо было закрепить брезент на четырех последних гаках. Я просунул руку через отверстие и начал наматывать веревку. После каждого гака дотянуться до следующего было все труднее. Я управился с двумя. Осталось еще два. Шлюпку быстро понесло вверх, все выше и выше, – казалось, она никогда не остановится. Крен уже достигал больше тридцати градусов. Я чувствовал, что меня вот-вот отбросит на корму. Резко вытянув руку, я зацепил веревку еще за один гак. Мне это вполне удалось. Хотя такую работу сподручнее делать снаружи, а не изнутри. Я что было сил схватился за веревку – и перестал соскальзывать на другой конец шлюпки. Между тем ее накренило больше чем на сорок градусов.

Когда мы взлетели на гребень волны, нас уже кренило градусов на шестьдесят – а потом вдруг перебросило на противоположный ее скат. И тут же накрыло, но не всей волной, а лишь краешком. А мне почудилось, будто меня ударили здоровенным кулаком. Нас опять резко накренило – и все вдруг перевернулось вверх дном: я оказался на нижнем конце шлюпки, и затопившая ее вода хлынула на меня, подхватив и тигра. Впрочем, тигра я не заметил – я даже толком не знал, где прятался Ричард Паркер: под брезентом было темно, хоть глаз выколи, – но, прежде чем мы оказались на дне очередной долины, я чуть не захлебнулся.