При строительстве ансамбля Золотого дворца Север и Целер впервые использовали революционное открытие римских зодчих — бетон. Строительство зданий из бетонных блоков позволило строителям экспериментировать со сводчатыми и купольными конструкциями, каковых во дворце было немало. «Север и Целер, насколько нам известно, были первыми архитекторами, которые продемонстрировали и использовали в широком масштабе понимание того, как использовать своды», — пишет один из крупнейших антиковедов современности.[198]

Золотому дворцу Нерона суждено было сыграть еще и выдающуюся роль в искусстве в эпоху Возрождения, когда в конце XV века в Риме началось строительство большого числа новых зданий и при этом неожиданно стали обнаруживаться огромные подземные пещеры, стены которых были покрыты поразительными по красоте рисунками. Эти несравненные по изяществу исполнения фрески являли собою целые живописные панно, изображавшие как реалистические, так и фантастические картины, людям той эпохи крайне малопонятные. Изображались кентавры, сфинксы, сатиры, удивительные крылатые львы с орлиными головами переплетались с гирляндами цветов и плодов. Эти фантастические персонажи чередовались с изображениями зеленых лужаек, где располагались вполне обыкновенные животные, птицы, люди. Присутствовали и воинские атрибуты — изображение копий, мечей, доспехов, а также атрибуты театрального искусства: маски трагических актеров, музыкальные инструменты.

Открытые картины стали называть гротесками, поскольку они были обнаружены в пещерах, гротах. По-итальянски grottesco — пещерный. С тех пор словом гротескный и называются яркие, броские, жизнерадостные изображения, выполненные в необычном стиле, поражающие зрителей. Гротески римских пещер самым внимательным образом изучил великий Рафаэль со своими учениками. Росписи гротесков были воспроизведены им при работе над фресками в Ватикане. Вскоре гротески украсили замки Генуи, Милана, других знаменитых городов Италии. Поклонником гротескной живописи был французский король Франциск I, знаменитый своей любовью к искусству и прославившийся не только делами военными и державными свершениями, но и покровительством гению Леонардо да Винчи и Бенвенуто Челлини. Гротесками была украшена одна из галерей дворца Франциска в Фонтенбло.

Долгое время оставалось непонятным, кто и зачем в далекой древности расписывал фресками подземные гроты — никому до поры до времени не приходило в голову, что это вовсе не пещеры, а развалины, ушедшие со временем под землю. Развалины почти полуторатысячелетней давности. Лишь много позже выяснится, что это руины знаменитого Золотого дворца Нерона, воистину гениального творения римской архитектуры. Благодаря Тациту мы знаем имена обоих архитекторов, из живописцев, расписавших фресками внутренние стены дворца, до нас дошло только имя художника Фабулла.

Достойно сожаления, что время не сохранило это замечательное произведение римского зодчества, созданное по повелению Нерона.

Но все в жизни имеет свою оборотную сторону. Восстановление, и не просто восстановление, а полная перестройка города с миллионным населением да еще и в самые короткие сроки, потребовало колоссальных финансовых затрат. Едва ли много меньших затрат потребовал комплекс Золотого дворца — на такие деньги наверняка можно было выстроить вполне приличный город. А сколько средств отнял так и неосуществившийся проект стошестидесятимильного канала? Никакая казна никакой империи не могла выдержать таких расходов. Пришлось прибегать к дополнительным денежным сборам, что в конце концов опустошило всю империю, не исключая и самой Италии. Дошло до того, что Нерону пришлось пойти на самые крайние меры пополнения казны: государство стало отбирать все золото у храмов, собранное там за долгое время. Это были пожертвования римского народа богам, что вызвало широкое недовольство, поскольку такой способ поправки имперских финансов сочли святотатственным. В Греции и Малой Азии — провинции Ахайя и Азия — посланные Нероном сборщики храмового достояния Акрат и Секунд Карринат додумались до изъятия из святилищ не только драгоценных даров и денег, но и статуй богов. Собственно, неудивительно, что именно в этих провинциях случилось такое. Там ведь находились самые знаменитые храмы греческого мира, где пребывали статуи богов, изваянные величайшими мастерами Эллады, и бывшие поистине бесценными. Понятно, что все происходящее не могло не вызвать самого широкого недовольства в народе. И если в Греции и в провинции Азия могли все объяснить произволом самих сборщиков ценностей, то в Италии, в Риме все недовольство обращалось против Нерона. Благодарность за прекрасно отстроенный Рим быстро уступила место раздражению по поводу строительства невиданного по размерам и богатству дворца. А тут еще и очевидное святотатство… Число недовольных Нероном множилось.

Настроения такого рода отражались и в окружении Нерона. Тацит приводит любопытный рассказ о поведении в эти дни уже три года как отставленного Сенеки. Бывший воспитатель и советник цезаря, хотя и был не у дел, но находился близ императорского двора. Когда он узнал, по чьему повелению изымались богатства храмов, то решил быть подальше от этого, дабы и на него не пала ответственность за происходящее, даром что Нерон давно уже не обращался к нему за советами. Узнав, что Сенека просит дозволения принцепса удалиться из Рима в деревенскую глушь, Нерон, верно, истолковал эту просьбу как нежелание находиться хотя бы в одном городе с императором, вершащим недостойные дела. Сенеке было отказано, и напуганный явным выражением Нероновой немилости старик сказался жестоко больным и вообще перестал выходить из своих покоев. Были даже разговоры — очевидная реакция на явную опалу отставного советника и знание многих случаев расправ Нерона с опальными людьми — о попытке отравления Сенеки по приказу Нерона. Якобы либертин цезаря Клеоник даже изготовил яд для несчастного философа. Спастись Сенеке удалось то ли потому, что вольноотпущенник, устыдившись данного ему поручения, во всем философу открылся, то ли потому, что старик, хорошо зная привычки своего воспитанника и потому ожидая подобных его действий, предусмотрительно питался только самой простой пищей, не требующей приготовления, и пил проточную воду.

Тревожное состояние общества в Риме внезапно обострило незначительное происшествие в городе Пренесте. Там попытку гладиаторов вырваться на свободу пресекла приставленная к ним воинская стража. Общественная реакция, однако, оказалась громкой: все сразу вспомнили о восстании Спартака и иных былых потрясениях. В другое, более спокойное время, эпизод в Пренесте, скорее всего, в Риме бы вообще мало кто счел бы заслуживающим внимания. Тацит определил состояние народных настроений в Риме тех дней, как, с одной стороны, жажду государственных перемен, с другой стороны, страх перед ними. Историческая память о том, чем заканчиваются государственные перевороты, заставляла многих трепетать при мысли о таком повороте событий в Риме. В истории многократно бывало так: правителя, утратившего былую популярность, люди готовы винить во всех бедах страны вплоть до стихийных бедствий. И вот в эти дни пришло известие о гибели множества кораблей у Мизенского мыса. Согласно распоряжению Нерона флот в указанное время должен был вернуться из гавани в Формии к берегам Кампании. И надо же было случиться такому, что разразилась буря, когда корабли как раз огибали Мизенский мыс. Непреодолимый ветер, пришедший от берегов Африки и потому именуемый Африком, погнал корабли на берег близ города Кумы, разбив многие триремы (наиболее распространенные в римском флоте корабли с тремя рядами весел) и еще больше кораблей меньших размеров. Была ли в случившейся трагедии вина Нерона? Сомнительно. Если бы он мог предполагать бурю на море, то едва ли бы он стал рисковать флотом. Ведь нет сведений о том, что его предупреждали о предстоящем ненастье, а он этим-де пренебрег…