Яков вытянул с-под ремня мою сумочку.

Божжжже! Я, когда стремилась на лестницу, забыла про свою сумочку. В сумочке ж у меня и комсомольский билет, и кошелек, и другое.

Яков сказал присказкой:

— Чья потеря, мой наход, за потерю пароход.

Божжже!

— Как думаешь, что ты мне за потерю дашь?

Я сказала, что ничего не дам.

Яков сказал:

— Ага, Изергиль, — ничего. У тебя ж своего ничего нету. Фамилия на тебе — тоже ж чужая. Чужая?

Я подумала, что Яков сейчас совсем разоблачился, что я ж ему не признавалась про чужое, что получается Фрося. Спаровались фашист и фашист. И зачем органы таких терпят?

Я сказала, что пускай у меня все-все чужое, а что по́трох — лично мой. И что Яков хоть как, а до моего по́троха не дотянется своими руками и ногами.

Да.

Яков кинул мне на колени мою сумочку и сказал:

— Изергиль, я тебя хвалю за честность бойца. За такое минусую тебе, шо у тебя есть чужое.

Я сказала, что спасибо, что я пойду, что завтра на работу.

Яков сказал, чтоб я завтра на работе перед всеми за Лору не тревожилась, что, может, после обеда или как уже там.

У нас в коллективе Дома офицеров каждый стоит за каждого.

Такие слова сказал Александр Иванович на собрании не завтра, а уже послезавтра. Потому что Лора нашлась не завтра, а через целый день.

За Лору зацепилась лодка, под Красным мостом же глубины нету. Хорошо получилось, что у Лоры сумочка застрялась в руке, хоть написанное размокло, а все-все понятно прочиталось.

Наш коллектив был довольный, что Лору не убил бандит, что Лора сама сделала себе несчастный случай. Шла Лора через мост, сильно перегнулась посмотреть на воду — движется вода или, может, уже не движется. И — раз!

Ага.

Когда Александр Иванович говорил нашему коллективу про Лору, я смотрела.

Александр Иванович был белый. И лицо, и волос был вроде белый, а не в солому. И голос белый тоже. Александр Иванович стал весь-весь притрушенный белым цветом.

Я про такой цвет у человека знала с самого моего детства.

На том конце нашей улицы жил Синецкий. Так — наш дом, а так — Синецкий жил, и семья тоже жила, сын, один, и жена тоже. Сына звали Леонид. Жену у Синецкого звали Фаня. Самого Синецкого звали Синецкий.

Про сына и жену никто на улице не говорил, что они психические, а про Синецкого говорили, что он такой, хоть и тихий-тихий. Первое. Синецкого сильно ранили на войне.

Синецкий был мельник на крупорушке через овраг. Дети с нашей улицы бегали дразнить Синецкого. Конечно, бегали не на крупорушку, а домой к самому Синецкому. Дразнили не за то, что Синецкий работал на крупорушке, а за палец. Палец был у Синецкого оторванный на работе и завернутый в коробочке. Синецкий показывал свой палец детям, когда дети уже начинали кричать самое что попало и стучать по стенкам и по окну тоже. Синецкий тогда выходил на свое крыльцо и обещал всем-всем детям, что сейчас покажет палец, чтоб дети разбегались. Синецкий что обещал, то и делал.

Конечно, Синецкий хотел напугать детей. Допустим, дети за этим пальцем и бегали до Синецкого. И я бегала тоже. Получается, за страхом бегала. Может, Синецкий свой палец и не показывал. Темно ж было всегда.

Да.

Про Синецкого еще рассказывали, что Синецкий притрушенный мукой. Такими словами и рассказывали. Мука — это по цвету белое.

Да.

Конечно, у Александра Ивановича пальцы были в наявности, и работа была тоже не на крупорушке. А так — стало сильно-сильно похоже.

Потом я подумала, что Александр Иванович притрусился, потому что страх сам по себе, лично прибежал за Александром Ивановичем.

Потом я подумала, что может же прибежать за человеком и любовь тоже. Бывает и такое, что прибежит что попало и получится на одну сторону страх, а на другую — любовь. Оно прибежит и давай стучать по стенкам и по окну тоже.

Потом я подумала, что надо себе решить, где есть сам по себе страх — которое прибегает или которое там уже есть. Дети ж прибегали на готовое, страх же уже имелся, страх уже уложился-уложился в коробочке, и страху было вкусно-вкусно. А может, дети — это самый страх, а коробочный палец — не страх. Или кто кому что?

Взять Якова. У Якова пальцы в наявности, а нога у Якова с повреждением. Яков заманивает чем есть, хоть ногой. Люди всегда так заманивают. Чем есть, тем и заманивают. Наступит час — раз! — Яков достанет с коробочки свою ногу, и будет страх-страх. Кому такая любовь с ноги будет? А кто пароход даст, того.

Я подумала, что у меня в голове перепуталось, что пускай, что, когда перепутывается, всегда настает порядок. Человек всегда не знает. Человек же тут, а голова там. Голова знает правильное, а человеку и не надо, человек же не………………

Потом я подумала, что как же мы с Александром Ивановичем полюбимся? Александр Иванович там, а я тут.

Надо понимать.

Потом я подумала, что у Александра Ивановича ж в коробочке завернутая контузия, что Александр Иванович меня своей контузией и заманил. Оно ж контузия не палец, а получается красиво тоже.

Пускай.

Я про готовое.

Яков пришел в квартиру до Александра Ивановича, а там уже все-все сделалось. А что сделалось? Зачем было, чтоб делалось не как у людей? Я ж знаю как. Может, оно сделано не для того? А для чего? Кто ж знает?

Яков и знает. Яков же пришел на готовое, а когда приходят на готовое, всегда знают, на что придут.

Надо понимать.

Я думала и работала на работе. Я ж вся-вся-вся для людей. Мой труд видный всем. И я видная всем тоже.

Про видная.

Яков меня, считай, видел в квартире Александра Ивановича. Через мою сумку видел. У меня ж сумка была на балконе, меня там уже не было, а сумка — да. Оно одно через другое всегда видится. А когда уже увиделось, всегда надо посмотреть до конца, в конце всегда самое. Самое — это если отсюда туда и оттуда сюда тоже. Допустим, отсюда — это я, а оттуда — Яков. Тогда и………………

Я подумала, что надо спросить Якова, пускай пояснит до конца с своей стороны. Я про свою сторону тоже всегда поясню.

Конечно, в эту самую секундочку я не кинулась к Якову в комору. У меня ж было завтра тоже.

Ага.

На сегодня я наметила работать на своем месте и своей работой показать, что жизнь есть жизнь, хоть без никого, хоть теперь и без Лоры тоже.

Я такая была в работе не одна. Степан Федорович варил блюда — первое и второе.

Нина подхватывала у Степана Федоровича, что требовалось по технологии приготовления блюд, хоть первого, хоть второго.