Мрачная картинка. Пожалуй, пора завязывать здесь, если все пойдет как надо. Завязывать и выбираться из западни, постаравшись не ободрать бока до крови, которой так жаждет господин оберфюрер.

Дожевав пирожок, Волков закурил дешевую сигарету и, прихлебывая бодяжное пиво, осмотрел зал. В дальнем углу стоял светловолосый парень в голубой рубахе с закатанными по локоть рукавами и тонкой вязаной безрукавке, с вышитыми на груди белыми оленями. Именно так должен быть одет его сегодняшний провожатый. Что ж, потихоньку допьем пивко и отправимся следом за парнем, приняв необходимые мере предосторожности.

Выйдя на улицу, Антон прищурился от бьющего в глаза солнца и походкой бездельника направился к базарной площади, зацепившись взглядом за мелькавшую впереди светловолосую голову. Пусть отойдет подальше, не надо, чтобы возможный наблюдатель мог связать их воедино.

Заметив двор, в который свернул его незнакомый проводник, Волков вошел за ним следом в подворотню. Выйдя из нее — темной, давно не крашенной, с облупившимися стенами, обнажившими под отвалившейся штукатуркой тонкие перекрестья планок дранки, — он увидел, что парень скрылся за дощатой дверью павильона общественной уборной. Хорошо, направимся туда, это так естественно после пива.

В туалете после яркого света показалось темновато, но две доски, раздвинутые в задней стенке и как бы приглашавшие пролезть в образовавшееся отверстие, сразу бросились в глаза. Недолго думая, Волков выглянул в дыру, убедился, что она выводит в соседний двор, и вылез, аккуратно поставив доски на место.

Голубая рубашка маячила теперь между домами, в узком проходе, где едва можно протиснуться бочком, да и то рискуя испачкать одежду о стены. Значит, туда?

Щель между домами привела в третий двор, а провожатый уже шагал по переулку и, перейдя его, входил под своды следующей подворотни. Сзади никого, впереди, кроме незнакомого провожатого, тоже. Надо отдать ему должное: маршрут продуман, они почти не выходят на улицы и двигаются по таким закоулкам, где заплутает любой немецкий наружник, вздумавший за ними увязаться. И что еще порадовало Антона — за ними практически невозможно наблюдать из окон домов: все подворотни и дворы глухие. Если Бергер и Бютцов действительно понатыкали везде стационарные посты наблюдения, то сегодня те немного смогут сообщить своим хозяевам.

Провожатый ждал у полуоткрытой двери, ведущей в подвал. Увидев, что Волков подходит ближе, он скрылся за дверью, предупредительно оставив ее нараспашку. Поняв это как приглашение, Антон спустился по выщербленным каменным ступеням и очутился в длинном сводчатом коридоре, слабо освещенном высоко расположенными полукруглыми окнами, выходившими на неизвестную улочку. Окна были прорублены почти вровень с тротуаром и за пыльными стеклами мелькали ноги редких прохожих.

Далеко впереди виднелась еще одна дверь — тоже призывно полуоткрытая. Добравшись до нее, Волков оказался на обычной лестнице жилого дома. Провожатый ждал на площадке. Открыв своим ключом дверь квартиры, он пропустил Антона внутрь полутемной прихожей, заставленной старой мебелью и, так и не сказав ни слова, вышел.

Дрогнули занавески, прикрывавшие вход в комнаты, и появилась пожилая женщина в простом черном платье. Гладко зачесанные назад седые волосы, прихваченные гребенкой, меховые тапочки на ногах, приветливая улыбка, гостеприимный жест, приглашающий неожиданного гостя пройти в гостиную.

— Пан Осип говорил о вас, — усаживая Волкова за ширмой, на которой извивались линялые китайские драконы, сказала хозяйка. — Я обещала помочь и нашла нужного человека. Мне казалось значительно лучше, если вы вообще не увидите друг друга, поэтому здесь ширма. Пан должен правильно понять: мы живем в оккупации. Кофе? Правда, должна извиниться перед паном, могу предложить только желудевый.

— Спасибо, — Антои опустился в кресло с вышитой подушечкой на сиденье, а хозяйка вышла на кухню.

Устраиваясь поудобнее, майор повертел головой, разглядывая убранство комнаты. Пара недурных копий картин на религиозные сюжеты, засохшие цветы в высокой узкой вазе синего стекла, поставленные посреди овального стола, покрытого вязаной скатертью. Диван, цветастый коврик на стене, оба, давно потерявшие первоначальный цвет, шкаф с книгами в темных переплетах, на которых давно стерлась позолота и невозможно прочесть названия. Вот так живет пани экономка.

Когда Осип Герасимович предложил использовать для решения некоторых вопросов ксендза одного из костелов, Волков сначала отнесся к этому с некоторой долей недоверия. Нет, ему, конечно, приходилось иметь дело с католическими священниками, но чем здесь, в Немеже, может помочь русским разведчикам местный пробст?

Как оказалось, цепочка длинная и сложная — жена Осипа хорошо знала подругу экономки пана ксендза. Соблюдая целибат — обет безбрачия, — тот не мог жениться, но имел много лет экономку, являвшуюся, по сути, его женой и матерью его детей. Хозяин явки ручался за порядочность и патриотизм ксендза и его экономки и через ее подругу договорился о том, чтобы они помогли.

Среди прихожанок костела оказалась одна пожилая женщина, много лет работавшая в замке еще при богатых до сумасшествия польских князьях. Поскольку она прекрасно ориентировалась в замковом хозяйстве — достаточно сложном и запутанном, — немцы ее не выгнали. Отличаясь набожностью и умением держать язык за зубами — иначе ей не удалось бы столько лет состоять на службе при князьях, не любивших разглашения своих дел: амурных или политических, финансовых или семейных, — бывшая княжеская служанка, пришедшая на исповедь, услышала от пана ксендза несколько странную просьбу, но твердо обещалась ее исполнить.

И вот сейчас Антон сидит в гостиной экономки и ожидает прихода старой служанки, разговаривать с которой ему придется через ширму. Но это ничего: в шелке множество мелких дырочек, и он увидит собеседницу, а вот она не сможет потом узнать говорившего с ней человека.

«Тайны мадридского двора, — усмехнулся Волков, — княжеские служанки, ксендзы, ширмы, экономки. Рассказал бы кто, я ни за что не поверил бы… А Осип Герасимович молодец, четко организовал свидание».

— Прошем пана, — хозяйка поставила перед ним маленькую чашечку с желудевым кофе. Отхлебнув, Антон почувствовал горьковато-приторную сладость сахарина.

— О, это Катаржина, — услышав слабый звонок в передней, поднялась с дивана хозяйка. — Пусть пан остается на месте. Я посажу ее у стола.

Вернулась она с рослой старухой — по-крестьянски ширококостной и крепко сбитой, несмотря на тепло, покрытой широким клетчатым платком. Присев на стул, Катаржина положила перед собой завернутый в плотную бумагу пакет.

— Что это? — наливая ей кофе, поинтересовалась экономка.

— Пан ксендз просил, — старуха с благодарностью взяла чашку и отодвинула сверток от себя. — Мне скоро возвращаться, немецкие паны очень не любят, когда я долго отсутствую.

— Хорошо, — согласилась хозяйка. — Здесь один человек, который хотел побеседовать с вами.

— Да, пан ксендз говорил мне, — с достоинством ответила Катаржина. — Но где этот человек?